Поклонившись с бриттской суровой сдержанностью, Годрик направился к выходу из торга.

— Что это ты с ним… глазки ему строила? — зло спросил Бова.

— Я не строила.

— Вот обещал тебя взять на состязания нынче. А вот и не возьму теперь, — сказал Бова, наказывая молочницу.

— Это почему еще?

— А потому.

— Ах вот как! — сказала молочница, повышая голос.

— Да уж. Не взыщи.

— Ну тогда ты подлец и есть, Бова-огуречник. А я вот с ним пойду. С обходительным.

— С кем это?

— А вот который только что здесь был.

Щеки Бовы стали похожи на переспелые яблоки.

— Вот этого я и ждал. Вот и иди! — закричал Бова. — Иди с этим гадом. Хотела ковша? Вот тебе ковш!

— Он не ковш.

— «Не ковш»! Ха! Иди, иди с ковшом.

— Вот и пойду.

— Иди.

В сердцах молочница пнула лавицу Бовы. Часть лавицы, находящаяся в ремонте, тут же развалилась, а с нею и вся лавица. Два бочонка с огурцами опрокинулись, огурцы раскатились по земле. Бова с размаху ляпнул молочницу по щеке.

— Ага! — закричала она. — Ты драться? Ах ты рожа арсельная! Вот уж думала я в мыслях своих — простить ли тебя? А теперь ни за что не прощу! Последнюю ступеню ты, Бова-огуречник, превысил! Последнюю каплю долгожданного терпения выпарил из сердца моего благостного!

— Что ты орешь, хорла, — закричал Бова. — Ты вот не ори! Вон ты смотри куда огурцы мои отсеменились. Вон немец, вражье семя, на два уже наступил, и все из-за тебя!

Молочница кинула в него кружкой, забрала дневную выручку, ухватила молочную скринду и покатила ее зло перед собой, крича, «С дороги, аспиды! С дороги, кровопийцы!»

Годрика удалось ей догнать за пол-аржи от торга. Запыхавшись, утирая лицо, пытаясь умиленно и кокетливо улыбаться, стесняясь, молочница закричала:

— Добрый человек! Не спеши!

Годрик, жуя огурец, обернулся на новгородские ее призывные крики.

— А, это ты, добрая женщина, — сказал он.

— Да, я, — радостно сказала молочница, спеша к нему и толкая скринду. — Я и есть, кому ж и быть еще. Я тебя хотела поблагодарить, да и пригласить тебя к себе, попотчевать разновсяким. У меня сегодня много чего припасено.

Годрик с сомнением оглядел ее с головы до ног.

— Опять стегуны, небось? — спросил он с отвращением. — Ну и еда у вас здесь. Хозяин мой, тот лопает все подряд, ему все равно, а у меня живот нежный.

— Не только стегуны. Есть еще хвербасина.

— Это что же такое? Не слышал.

— Ну да? Ты шутишь.

— Совершенно не шучу. Хвербасина?

— Не может быть, чтобы кто-то не ведал, что такое хвербасина.

Привычный к путешествиям Годрик хорошо знал эту склонность, свойственную поселянам, считать, что остальной мир мало чем отличается от их палисадника.

— Что ж, — сказал он. — Хвербасина так хвербасина. Время есть. Веди! — и тут же предложил, — Давай я твою скринду буду толкать.

Молочница даже опешила от такой обходительности, совсем не свойственной ее сословию. Пораженно смотрела она, как Годрик толкает скринду. Но потом спохватилась и принялась болтать. О том, какие некоторые заезжие бывают обходительные. О том, что нынче трудно найти хорошего мужа. О том, что подруга ее Певунья третий день лежит без памяти, и только выговаривает непонятные слова.

— А что за слова? — спросил Годрик.

— Мне и не произнесть такого втуне. Вот, доворожились. Бедная она, бедная. Лекарь говорит, что в словах тех замкнуто на замок значение.

Годрик не выдержал и засмеялся.

— По-моему, сочиняешь ты, — сказал он.

— Нет, это правда.

— Три дня лежит женщина, не пьет, не ест, говорит непонятные слова?

— Вот чтоб мне арсель разорвало! — сказала молочница. — Не веришь?

— Не очень.

— А вот я ее тебе покажу. Она как раз тут недалеко, по пути. Там никого дома нет сейчас, кроме нее, бедной. Муж ее, тиун, в детинец ушел, а служанка сбежала.

— Отчего ж сбежала?

— Испугалась. Не могла слова произносимые слышать.

— Понятно, — сказал Годрик. — Любопытно. Хочешь огурец?

— От огурцов Бовы живот болит, — сказала молочница. — Особенно если молоком запить. Да и не едят огурцы просто так. Огурцы нужно есть с чем-нибудь еще.

— Это смотря где. У нас едят.

— А где это — у вас? — изображая сильный интерес спросила молочница. — В Чернигове? Али еще где?

Только бы не в Киеве, вдруг подумала она, и действительно заинтересовалась, откуда он. А вдруг он действительно ковш? Не похоже, но вдруг?