Дарвин и Эйнштейн – вот что важно. Нужно думать о них. Хотя шоферу это было не важно. А Эйнштейну важно, он думал об этом, и старался понять с одной стороны, с другой, с третьей, хотя не понимал даже с первой. Во как интересно происходило – конечно, он не понимал даже с первой. Просто у него была справка, и он был к ней приписка. С одной стороны. С этой отвратительной стороны, с какой Дарвин сейчас понимал, что его будут бить. Ногами. Он попытался себя ущипнуть опять. Это странное дело – себя щипать, представить себе, как чужой сапог входит в твое тело. Это немножко трудно. Но это тоже можно. Потому что все мы – Эйнштейны. Дарвин пытался себе это представить, и увидел красивый сапог, красиво входящий в красивое тело. Тогда он попытался себе представить ужасный сапог, жуткий такой сапог, такой грязный!.. Но он всё время видел свет, совершенно точно и безошибочно, он был духом, и он не понимал. А Эйнштейн был телом, и он не понимал. И общество было обществом, и оно, уж конечно, ни фига не понимало. Кто же мог понять? Справка о душевной болезни Дарвина была справкой; кто же мог понять? Кто мог увидеть это и задуматься об этом? Кто мог сказать, что вот я это вижу? Только Бог, и никто другой. Может быть, как бы читатель? Но нет, он – Эйнштейн. Это трудно понять – как сапог входит в тело. Когда ты – дух, когда ты везде разлит, и любая картина тебе представима, кроме вот такой, скучной. Почему же с Эйнштейном так скучно? Почему же можно задуматься обо всем в мире, о камнях, о бабочках, а об Эйнштейне скучно? То есть Дарвин, что ли, боится думать об Эйнштейне? Разве он не тело? Нет, он обслуживает тело. Он обслуживает одно тело, другое тело, женщин, когда они просят: «Войди в меня» – и он входит, или там к нему подходит кто-нибудь и говорит: «Расскажи мне...» – и он тогда рассказывает. Ну, в смысле, у нас есть всякие глушилки. Глушилок очень много. Эйнштейн о них знает. Он об этом никогда не думал. А ему казалось, что думал. Едрена вошь! Как трудно с Эйнштейном нам. Он очень запутанный. Он насмерть запутанный. Может быть, это только так кажется Дарвину, что Эйнштейн запутанный? Ведь это так просто быть телом и испытывать боль. В это нужно очень твердо верить, что ты – тело, жестко и абсолютно верить, что ты тело, и что когда в тебя входит сапог, тебе больно, больно, больно! Если перестать над этим смеяться... то может ли Дарвин это понять? Нет, он понять этого не может, и поэтому его везут в сумасшедший дом. Потому что он дух. Духу не место среди тела. Конечно, дух мешает телу жить. Конечно! Он выкидывает там всякое, а телу этого не нужно. Хотя ведь Эйнштейну по мобильному телефону всё равно звонит шеф, он выкидывает там всякое, шеф-то дурной. Конечно, шеф дурной, у него всякие свои вспышки – ну, раздражения там, еще чего-то, и он успокаивает раздражение, набирая костяшками номер и влезает, как сапог, вонзает этот звонок в тело Эйнштейну. Ведь у него же в теле торчит этот мобильный телефон, ну, ему кажется, что в кармашке, но он же и есть этот кармашек, он же не может взять и снять пиджак! Ему кажется, что он может снять пиджак, а тогда мы его спросим: «А ты можешь снять рубашку?» – и он скажет: «В принципе, да, но не хочу». Другими словами, рубашку он не снимет, поэтому он и является этим пиджаком. Зачем он так? Потому что он – тело. Тело не верит, что если снять пиджак, останется тепло. Так верит тело южных стран, а Эйнштейн – из северной страны. И когда в него вонзаются, как сапоги, эти звонки его шефа, то что он может сказать ему? Он ничего не может сказать, он зажат в этой ситуации. Шеф ему что-то говорит, и спрашивает, где они, и тот спрашивает у шофера, а шоферу по фигу, но он отвечает, что осталось 20 километров... 30 километров... и Эйнштейн говорит, что да, они уже совсем рядом. Дорога прошла, и ничего не сказано. Эйнштейновский шеф почему-то волнуется. И волнуется сам Эйнштейн. Это тело волнуется о душе. А душа, которую оно везет в эту клинику, она волнуется ведь о теле, и Дарвина очень беспокоит... Он говорит: «Альберт, ну хочешь, пойдем погуляем?» И тот говорит: «Нет, нельзя гулять». Тогда Дарвин говорит: «Ну хочешь, я разденусь для тебя?» А Эйнштейн говорит: «Нет». И Дарвин говорит: «Ну хочешь, когда мы приедем, мы останемся там вместе, в одной палате?» И Эйнштейн – нет, конечно, он говорит: «Нет, Чарльз, я вернусь в город и буду там, в своей палате». Ему кажется, что он так шутит, хотя это, конечно, правда, естественно, он там в палате, у него там очень жесткие законы. Ну, телу же должно быть тепло. Тело хочет тепла, пищи, и питья; этот мобильный телефон тоже зачем-то нужен, который торчит из него, с которым он чаще, конечно, общается, чем со своей пиписькой. Это странно Дарвину – ну, пипиську он понимает, а вот мобильный телефон ему трудно понять.

Но, так или иначе, они подъезжают к больнице. Это тело привезло свою душу на место ссылки. Вот они подъезжают к воротам, шофер затормозил – ему нравится тормозить, он так делает губами: г-т-кх! – и Эйнштейн вышел, открыл дверцу перед Чарльзом и сказал: «Чарльз... Милый, ведь я же очень хочу, чтобы ты вернулся!» Это было как обращение ко времени, да? Вернулся куда? Вернулся в тот городок внизу? Ну, он вернется, конечно, тогда начинается вопрос: каким? Он там будет, он всегда там; в смысле – его помнят, его видят, он разговаривает – это как бы во снах, но они занимают очень много времени. Он есть, он там, он дух, но тело этого духа помещают в закрытую психиатрическую клинику. Эйнштейн плачет – конечно, Эйнштейн плачет. Он говорит: «Чарльз, прости... прощай. Я так хочу, чтобы ты вернулся». А Чарльз – ему же хочется, чтобы Эйнштейн тоже попал к нему? – хочется, конечно, и он... Но как это объяснить – он не знает. Его скоро будут бить, но пока он стоит перед Эйнштейном, и не знает, как ему это объяснить. Не может же он ему сказать: «Прими грибов». Потому что ничего принимать не надо, можно же просто знать, кто ты. Перестать играть, и знать, кто ты, и всё. И ты оказываешься сам собой. Это дух говорит телу. Но дух говорит запутанно, потому что ему всё слишком ясно. И он говорит: «Я тоже хочу, чтобы ты приходил ко мне почаще. Я люблю тебя, конечно. Хочешь, я буду тебе письма писать? Хочешь, возьми мою переписку с женой?» А Эйнштейн ее уже читал, в университетском суде, когда были разборки, жена всё отнесла. «Ну возьми там, книги мои почитай». А Эйнштейн говорит: «Да, кстати, Чарльз, не вопрос, если тебе нужны будут какие книги, я привезу». Конечно, это грустно, что ж они, только книгами могут общаться? Ну, и то хорошо, там ведь дорога какая длинная, а ну как авто откажет, или типографии выйдут из строя, или сломается теплоизоляция, и придется топить книгами, и они сгорят? И Дарвину-то это по фигу, а Эйнштейну-то это страшно. Бедный Эйнштейн.

Дарвину больно – нет, сапог не может, а вот расставание может. Он говорит: «Ну, пока». Он может шутить – нет, в этот момент он не шутит.

Подходит врач. Теперь Эйнштейну, чтобы приехать к своей душе, придется садиться на машину, и даже вызывать шофера, и что-то кому-то объяснять. Это сложно – ну, в его обстановке это сложно. Много звонков по его мобильному члену. Но его тянет – конечно, тело тянет к душе. А Дарвин – он ведь будет и в городке, но теперь место, где они смогут сойтись, будет только в клинике. И хорошо, что он там, хоть как-то определились. Понятно, что где. Эйнштейн едет назад со своим мобильным... ну, понятно. Шофер делает: ту-ту-у-у! – ему же всё равно, дорога идет вниз или вверх. А Дарвина раздевают, укладывают. Ему хорошо. Он дух. И всё. Вся история.

ОСНОВНОЙ ЧЕРТОЙ МОИХ СОВРЕМЕННИКОВ... (К)

ДУША СВОБОДНА. (К) <

КАК БУДТО ДВА ХОЗЯИНА... (К)

— ЧТО Ж, ДЕВОЧКА, – СКАЗАЛ ЗМЕЙ... (Д)

ЕСЛИ ПЕРЕСТАТЬ СОБИРАТЬ БЛЕСТЯЩИЕ МОНЕТКИ... (М)

Некоторые дзэнские истории взяты из «Железной флейты» и «Мумонкана» — откомментированных сборников коанов.

Некоторые хасидские истории взяты из «Хасидских притчей», записанных Мартином Бубером.

Две сказки придуманы Алешей Пустовойтовым («Настоящая итория спящей красавицы»; «Кактус родил кактусеночка»).

Одна сказка придумана Виктором Кротовым («Был такой дом масок»).

Два сна («Сон проститутки-пушкиноведа» и «Сон юного горожанина») взяты без всякого на то разрешения из форума сновидений «Онейрократия» на Интернетовском сайте: http://www.zhurnal.ru/oneirocratia/bibl.htm

«У индийской женщины умер единственный сын» — классическая буддистская история.

«Зажигаю свечу» — стихотворение неизвестного мне автора из Казани.

«Митя, привет, твой сон в пустыне» — отрывки из письма Мих. Мих. Антоненко.

Отрывок стихотворения в «Так называемое психологическое развитие» — Марины Журик.

Эпиграфы к «Актам психотерапевтической драмы» взяты соответственно из М.Цветаевой, Дао-Дэ-Цзин, М.Щербакова и Д.А.Пригова.

Какие-то черты и истории Саши Гранкина списаны с Мих.Мих. Антоненко, Саши Ройтмана, Ани Ржаницыной.

На интернетовском сайте users.luckynet.co.il/~sokolov с помощью Михаила Вулиха.

На интернетовском сайте www.net.cl.spb.ru/cetera с помощью Алексея Андреева.

В «Таврическом Психиатрическом Журнале» № 4 за 1998 год усилиями главного редактора Николая Викторовича Вербенко и Виктора Павловича Самохвалова (Симферополь).

И, наконец, в Одессе с помощью Светланы Молочинской.