— Скорее! — требовательно крикнул избалованный Граф.

— Уже несу, — ответил Тоуд. Он испугался, что капризный ребенок говорит слишком громко.

Тоуда удивило, что юнец ожидал, что ему не только нальют воды в стакан, но и напоят из рук. Напившись, он тут же снова повалился и заснул, и Тоуд в очередной раз удивился, что в нем нет раздражения и возмущения. Напротив, он почувствовал прилив нежности и умиления.

Он примостился около спящего юноши и, продолжая наблюдать звезды и луну, думал и вспоминал о многом, в том числе и о своей молодости, когда отец был еще жив и в Тоуд-Холле кипела интересная и веселая жизнь…

— Месье! Месье! Я хочу есть. Приготовьте мне завтрак!

Разбуженный этим не допускающим возражений требованием, Тоуд обнаружил, что его чувства к юному Графу, такие теплые, такие сияющие ночью, утром несколько остыли и потускнели. У него болела голова, был уже далеко не рассвет, а вдали он услышал побрехивание гончих, что означало возобновление охоты на беглецов.

— На завтрак нет времени, — сказал Тоуд. — Надо подниматься и уходить.

— Но я всегда завтракаю перед тем, как слуги умоют меня утром, — уперся юнец. — Я должен позавтракать перед отплытием.

— Сначала отплывем, а потом позавтракаем, — сказал Тоуд, — а иначе обедать нам придется в тюрьме.

— Нон! Нет! Нет! — злобно выкрикивал юнец, колотя по стене катера кулачком.

— Тс-с! — умолял Тоуд.

— Я сейчас выйду и закричу! Я потребую завтрак, если вы не накормите меня сейчас же! — заявил его товарищ по изгнанию. Тоуд уже начинал думать о нем как об избалованном бездельнике. Но он видел, что недоросль настроен решительно и наделает шуму, если не получит свое.

— Ладно, — проворчал он, роясь в буфетных ящиках. — Думаю, что смогу вам предложить чаю без молока с сухим печеньем, но только, пожалуйста, ешьте быстрее.

— Я не стану пить ваш чай и я не ем собачьи бисквиты!

— Ах вот что! — воскликнул Тоуд, раздраженный и очень обеспокоенный, потому что к тявканью собак добавились грубые голоса людей, скорее всего констеблей и садовников, и Тоуду хотелось смыться, как никогда.

— Я пью на завтрак кофе с двумя круассанами. Кофе горячий, но не слишком.

— Кофе? — ошеломленно переспросил Тоуд. — Лучший цейлонский чай — это все, что я могу вам предложить, а если вы намажете немного вот этой лососевой и креветочной пасты на печенье…

— Пс-с! — с отвращением процедил несносный мальчишка.

— …или ломтик этого прекрасного английского телячьего языка…

— Кошачья еда!

— Ну тогда ложечку вот этой приправы «Полковник Скиннер», импортной и отличного качества…

— Ни за что, месье!

— Тогда, — Тоуд был уже очень сильно раздражен, но сдерживался из последних сил, — тогда, может быть, все-таки сухое печенье покажется вам похожим на круассаны?

— Да вы просто не в своем уме, месье, предлагать мне такое! Я знаю все об английской кухне…

— В таком случае, — сказал Тоуд, терпению которого настал-таки конец, — советую вам выйти на берег и попросить, чтобы вас накормили завтраком в доме его светлости!

Это заставило юнца утихомириться, и Тоуд наконец смог подняться на палубу и убедиться, что времени спокойно идти на веслах у них уже нет. Он быстро завел двигатель и, по возможности приглушив рев, вывел катер из укрытия и повел его, стараясь, чтобы их по крайней мере не увидели.

Граф, надувшись, сидел внизу, но мало-помалу к Тоуду вернулось доброе расположение духа. Ведь солнце светило, поблизости не видно было ни лодок, ни гончих, ни конных полицейских. Впереди их ждали свобода и приключения.

Лишь много позже он остановил и пришвартовал катер и спустил вниз, где, не обращая ни малейшего внимания на злобного подростка, приготовил себе чай и отдал должное деликатесам, запасенным Прендергастом. Здесь было даже сгущенное молоко, «самое лучшее для детишек». И хотя в сочетании с цейлонским чаем вкус у него был непривычный, все же, снова поднявшись на палубу и стоя рядом с фырчащим двигателем с чашкой дымящегося чая, Тоуд почувствовал полное довольство собой и жизнью.

Лишь в полдень молодой Граф решил наконец нарушить свое угрюмое молчание, осведомившись, нельзя ли ему выпить немного чаю («раз уж сейчас время чаю») и съесть несколько печений («хоть чем-нибудь заполнить желудок»). У Тоуда хватило выдержки дать ему все это молча. Ему было жаль мальчика: у того глаза покраснели от слез.

В следующие три дня выявились основные разногласия между Графом и Тоудом: юноша никак не мог мыться без горячей воды и мыла «Роже и Галле», пользоваться кустами для отправления естественных потребностей; и, наконец, абсолютно невозможным для Графа оказалось в очередь с Тоудом убирать катер.

— Нет! Нет! Нет!

Но уже на третий день жизнь изгнанника закалила юношу, и Тоуд почувствовал, что дело пошло на лад: теперь Граф сам мылся в реке, с радостью устремлялся на зов природы в кусты, совсем по-деревенски, и еще лучше Тоуда махал тряпкой, наводя порядок на судне. И глаза у него больше не были заплаканы.