Он обожал лесть, любил пить на чужие деньги и однажды так поднабрался, что не смог попасть ключом в замочную скважину и проспал всю ночь, стоя, упершись лбом в косяк.

К чести его, он не был антисемитом. Обо мне он говорил:

— Парню надо дать жить.

Но молодых душил беспощадно. Да и московских «новаторов» недолюбливал. Это у него есть стихи "Ох ты лесенка московская!", где он яростно выступает против введенной Маяковским разбивки строк.

Русофил, коммунист, консерватор, человек не совсем бездарный — он вполне подходил на роль великого.

Поэтому, когда его неожиданно «прокатили» на ленинградском перевыборном собрании, Москва очень рассердилась:

— Вам он не нужен, а России нужен!

Александр Андреевич перенес свое поражение тяжело.

218

В коротком и выразительном рассказе И. Е. есть замечательный эпизод.

Вечером после перевыборов Прокофьев, пьяный, сидел в ресторане Дома писателей и плакал. Рядом стоял верный оруженосец Анатолий Чепуров и утешал его. И вдруг Прокофьев повернулся к утешителю и плюнул ему в лицо. Чепуров вынул носовой платок, бережно обтер Прокофьеву губы, а потом уже утерся сам.

Я сказал, что Александр Андреевич тяжело пережил свое поражение. Это не так: оно его просто убило.

Лиля видела Прокофьева незадолго до конца: смертельно обиженный голос, апоплексическое лицо, трясущиеся руки — не узнать!

Вскоре последовал инсульт, за ним второй — и поэта не стало.

Когда я думаю о нем, я испытываю чувство сожаления. Может быть, если бы не этот головокружительный официальный взлет, что-нибудь бы и вышло. Вышло же из Корнилова! Хотя таланты, конечно, неравные.

Прокофьев умер и место осталось вакантным.

Кого же выбрать великим?

На "могучую кучку" положиться нельзя.

Евтушенко пересаживается с одного стула на другой с такой стремительностью, что просто в глазах мелькает — то "Бабий яр", то "Моя идеология — райком", то телеграмма правительству по поводу Чехословакии, то верноподданническая поэма о БАМе.

Вознесенский? Ну, это, разумеется, валюта. Но советскому читателю трудно — "ему б чего-нибудь попроще бы".

А с третьей — Ахмадулиной — совсем скверно. Окончила Литературный институт, где (по выражению Бродского) соловьев превращают в попугаев, но осталась, к сожалению, соловьем: неподдающаяся. Да и дерзка, ох дерзка! В ЦК партии (подумать только, в ЦК партии!) в ответ на обвинения сказала:

— Я поэт, а не крепостная девка!

Остановились на Дудине. Русский, член КПСС, воевал.

219

Чересчур часто уходит в пьяную отключку, зато характер партийный:

"Добродушный Миша Дудин,

Сто очков любому даст:

Миша Дудин, сын Иудин —

Поцелует и продаст".

А поэт какой? Да никакой! Крепкий профессионал. Стихи ни плохие, ни хорошие — длинные, скучные, патриотичные. Творческой индивидуальностью не обладает.

Вспоминается смешное.

Как-то к нам в комаровском Доме творчества заглянула Ирина Тарсанова, его жена.

— Ой, ребята! Что у меня есть, ни за что не угадаете. После обеда забегу — почитаем.

Было время особенного увлечения самиздатом и она нас страшно заинтриговала. Какой сюрприз она припасла: свежую "Хронику текущих событий" или незнакомый рассказ Солженицына?

Мы пристали к ней и она все-таки раскололась:

— Ну ладно, скажу. Миша написал утром два стихотворения, а я стянула — вот почитаем!

Теперь Дудина сажали на трон.

К шестидесятилетию устроили ему два юбилейных вечера — в большом зале Ленинградской филармонии и в Москве, в ЦДЛ.

Было много выступлений, говорили немало глупостей, и Кайсын Кулиев на всю страну назвал Михаила Александровича великим русским поэтом.

А потом Дудин читал стихи и в самом патетическом месте, тоже перед всей страной (ох уж это телевидение!), быстрым вороватым движением почесал зад.

Наверное, очень чесалось.

220

ПРЯМАЯ ДОРОГА В ЛАГЕРЬ –

Письма в будущее писали многие. Известно письмо потомкам Маяковского, написал им послание и поэт Роберт Рождественский.

У Рождественского люди тридцатого века только и должны делать, что думать о нас (нет, не о Великой Отечественной войне, тут еще было бы понятно!), а о нас нынешних восхищаться нами, воздвигать нам памятники.

А Маяковский резанул напрямую:

"Уважаемые

товарищи потомки,