Шрифт:
Неужели я успел? Какое это чудо, что я успел!
Господи, помилуй! Господи, помилуй!
Боже, дай подняться, дай собраться с силой.
Я тебя не видел, я тебя не знаю…
Дай прожить, ладони кровью не пятная.
Огради от злобы, охрани от муки,
Я тебе целую сморщенные руки.
Даже если вправду нет тебя, Владыка,
Упаси от раны, удержи от крика.
Сжалься надо мною, сделай землю милой…
Господи, помилуй! Господи, помилуй!
Для чего я пишу прозу?
230
О БОГЕ-
Верю ли я в Бога? На этот мучительный для меня вопрос я отвечаю отрицательно.
Но горюю и завидую, потому что верующим легче.
Я поэт, я знаю, что такое подсознание и интуиция. И все же главное для меня — понять.
И я изо всех сил старался понять.
Я перебирал в уме десять заповедей: не убий, не укради, не пожелай жены ближнего своего… И недоумевал: ведь это кодекс любого порядочного человека.
А люди глубоко верующие крали, желали жену ближнего своего, устраивали войны, и два священника именем Божьим благословляли каждый свою армию.
Я жадно расспрашивал верующих. Они не обижались, но отвечали:
— Сначала надо уверовать, а не понять. Понимание придет потом. А если не придет, это тоже не имеет значения. Главное — вера.
Лишь один человек (довольно, цинично) попробовал объяснить:
— Вот предположите, что вы евнух, а я нет — и перед нами обнаженная женщина. Сумеете ли вы понять мои ощущения?
— Да, — ответил я, — сумею. У нас с вами есть общее — язык. Вы мне обо всем расскажете. Ощутить не смогу, а понять смогу.
Я прочел изумительную книгу отца Сергея Желудкова "Почему и я христианин?" Меня потрясло, с каким бесстрашием и с какой честностью он собрал в начале книги аргументы противников религии.
Я убедился: человек вышел на бой с открытым забралом.
Но когда началась эта схватка, она началась с того же:
— Сперва надо уверовать.
И я продолжаю задавать себе и другим все те же вопросы:
— Почему умирают маленькие безгрешные дети? Почему
231
войны? Почему вчера в нашей парадной злодей убил женщину? Почему Бог это допускает?
Кто-то привел мне мысль Бердяева, что Бог не околоточный. И добавил:
— Человеку дана свободная воля.
Но если Бог равнодушен к моей судьбе, во всяком случае, пока я не уверую, да в общем-то и потом, то какая разница, существует он или не существует?
Я понимаю, что с точки зрения верующих я кощунствую. Но я не хочу кощунствовать. Я просто пытаюсь понять.
Я знаю изречение: "Не мудрствуйте лукаво!"
Но если Бог дал мне свободную волю, то он дал мне и разум. Дал ведь для чего-то? Почему же я не имею права размышлять?
Меня упрекают:
— Ты хочешь создать Бога по своему образу и подобию, ты хочешь, чтобы у него были твои понятия о добре и зле.
Разумеется.
Если есть Бог, которому для каких-то иных, высших, непонятных мне целей нужна смерть невинного ребенка, то он мне просто враждебен, и дай Бог, чтобы его не было.
Не трогает меня и мысль повторяемости жизней. Если я являлся в прошлых своих превращениях Наполеоном, деревом или тигром, но не могу соединить это памятью воедино, то что мне с того?
Не волнует меня также идея, что я частица мирового духа. Умру — увижу. А пока — почему это должно меня утешать? Какой с этого толк?
Я не могу, к сожалению, читать философии, тем более религиозной. У меня иной склад ума.
Я спросил:
— Кого мне прочесть из философов? Кто легче? Мне посоветовали Спинозу.
Это было действительно совсем просто. Но где-то на третьей странице внимание отвлеклось, и я потерял одну мысль. Одну — а все здание рухнуло. Выпало логическое звено, и цепь разорвалась и обессмыслилась.
232
Я почувствовал безмерное уважение к философии и страх перед ней.
Геннадий Гор без конца рассказывает мне суть бесчисленных философских учений. Я слушаю его всегда с острым интересом, хотя наутро все путаю и забываю.
Но и он однажды сказал мне:
— Истин много. Поэтому в философии я ищу не истину, а красоту.
Возвращаюсь к религии.
Повторяю: мое неверие — мое горе. Для меня Бог — зто лишь символ нравственного начала. Я следую всем десяти заповедям. Я не краду, не желаю жены ближнего своего (вероятно потому, что люблю свою), не совершаю подлостей, борюсь, как умею, со злом.