Шрифт:
Я взял дощечку и уголек.
— Малыш.
— Стуро, — поправил он строго, — Когда мы двое — Стуро.
— Когда — двое? А если — трое?
— Парень. Малыш. Эй. Ко-зяв-ка. Моты-лек, — все-таки лиранат ему еще не очень дается, — Как пожелаешь. Но — не Стуро. Нет.
Ясно.
Выходит — наоборот. Имя назвать — почти побрататься. Ишь ты. Сталбыть, когда лезли к нему двое трупоедов с имечками своими — вроде как в друзья набивались… Хм, а ведь похоже на Старый Кодекс… Забавно. Откуда такое сходство? Что общего у этих крылатых-зубастых с древними найларами? Только не говорите мне, что у нас были одни предки.
— Поди сюда, Стуро, — сказал я. — Ногу дай.
— Зачем?
— Одежда, — сказал я, — Одежда для ноги. Обувь, — вспомнил наконец, — Тебе сделают обувь.
— У вас есть мгерорам?
— Кто? — «что-то там с огнем», — Кто?
— Тот, кто делает — обувь. Из кожи. Из мертвой кожи.
— Сапожник?
— Са-пож-ник. Да.
— Есть. Лисица по прозвищу. Давай ногу.
Стуро снял чуню, поставил ступню на дощечку. Я аккуратно обвел угольком. Боги, до чего ж у него лапка махонькая…
Стук в дверь. Ун бафкнул, Редда же и не пошевелилась. Альсарена, сталбыть. Зачисленная в «почти свои». Я пошел встречать.
— Добрый день, мальчики.
— О, кто пожаловал. Ну, как Кайд? Жив?
Она поглядела удивленно, потом фыркнула:
— Что с ним сделается. Мы поговорили. По-свойски.
Интересно, чего она ему сказала? Или рожу все ж таки разодрала? Настроена наша барышня вчера была прямо скажем — весьма и весьма решительно.
— Ну-ну, — усмехнулся я. — Чайку будешь? Тока вскипел.
Но Альсарена уже ворковала вокруг моего Стуро, мешая лиранат и найлерт:
— Да ты здорово высокий, Мотылек! Смотри-ка, уже на ногах! Как чувствуешь себя сегодня?
— Хорошо, — парень чуть улыбнулся, кивнул на меня: — И он — тоже.
— Пришел срок… — начала Альса, замялась: — Э-э… Как бы это сказать… Короче, я намерена снять швы, — и посмотрела на меня — переводи, дескать.
Стуро тоже посмотрел на меня.
Легко сказать — переводи…
— М-м… Жилы, — нашел я, — Чужие жилы — в тебе.
А как еще? Раны зашили — жилами. Теперь надо вытащить…
— Чужие жилы держали раны. Чтобы здоровье вернулось. Здоровье вернулось. Теперь надо вынуть.
— Зачем? — парнишка отступил на шаг — одна нога в чуне, вторая босая. Он, видно, представил, как из него вытянут все жилы, потом отберут те, которые чужие…
— Спокойно, — Альсарена взяла Стуро за руку, — Ты напугал его, Сыч. Нить, Мотылек. Нить, связующая… скрепляющая раны. Надо убрать. Иди сюда.
Парень вспомнил, что он — не трус, и храбро отправился с нашей барышней в закуток.
— Ложись. Сними это. Сейчас…
А все равно нить ее — из жилы.
Из закутка доносилось:
— Вот так. Та-ак. Молодец. Очень хорошо. Отлично зажило! — это мне, — Впервые вижу, чтобы так быстро все зарастало. Просто удивительно, — и снова — Стуро: — Ногу. Нет, это… согни. Еще раз. Отлично. Сейчас будет немножко больно…
Лекарь ты наш. Дорвалась до пациента.
— Терпи. Терпи… Храбрый мальчик. Смелый мальчик. Сильный мальчик. Можешь открыть глаза.
Ишь, воркует над Мотылечком. Еще бы — редкостный случай быстрого заживления.
— Я не буду забинтовывать, — крикнула Альсарена, — Пусть подышит, — вышла, улыбаясь — на щеках ямочки, — Такой пациент — сплошное удовольствие. Заживает, как на… э-э…
— Как на собаке, — я взял чайник.
— Как на собаке, — согласилась наша барышня, выбросила зажатые в кулачке нитки в печь. — Послушай, я вчера забыла свою папку. То есть, не вчера, а позавчера. Где бы она могла быть?
Папку. Ну да, конечно. Вчера не до папки было.
— Енто, что ль? — Сыч-охотник кивнул владелице на ее имущество, прислоненное к стене.
— Ага, — Альсарена принялась копаться в бумажках.
— Я, того, — забубнил Сыч-охотник, — Тут листик валялся. На столе, сталбыть.
— Какой листик?
— Ну, такой же вот. Где енти… Ну, чего он балакал, ты калякала. Я его тудыть сунул. Чтоб — того. Не попортился.
Альсарена извлекла листочек, тот самый, закапанный:
— Спасибо, — продолжила изыскания, смущенно бормоча: — И зачем я только угольный карандаш взяла?.. — подняла голову от бумажек, — Погоди, здесь же не все.
— Че было, — покачал башкой Сыч-охотник, — Один лежал, туточки.