Шрифт:
Конечно, опасался я зря. В Канаоне Ирги Иргиаро наследил намеренно, но вот от славного сего города отработать меня не смог бы никто. Потому что искали бы человека — с собакой. А косматый тил был — без собаки. А потом, довольно скоро, собак стало — две…
Ладно, хватит. Чегой-то ты, паря — того. Увлекся, сталбыть.
Верно сказал контрабандист-пройдоха. Гиря на душе.
Семипудовая…
— Ирги, — он подошел, сел напротив меня, заглянул в глаза.
— Что?
— Ты — трупоед, — сообщил он. — Трупоед ты, брат мой на Крыльях Ветра.
Ну, трупоед, что уж теперь поделаешь?
— Закон трупоедов — другой. Чужой закон, Ирги. Жизнь — чужая. Для меня. Совсем. Я не аблис больше. Нет потока.
— Потока?
Какого потока, парень?
— Когда — летишь… — лицо Стуро перекосилось, — Рука Отца Ветра, Крыло его… Упал я, Ирги. Упал. Крылья переломаны, кости переломаны, не вдохнуть…
— Стуро, — я сжал хрупкое его запястье, — Зачем тогда братом стал, мне, трупоеду? Думал, так будет легче понять нас? Или просто пожалел?
Против воли заклубилось внутри — да кто ты такой, чтоб сметь жалеть меня, кто тебя просил… Прекрати. О себе думаешь. А ты о нем подумай. Нет опоры. Нет совсем. Никакой опоры нет, только трупоед вон рядом бесится, на луну воет от тоски. Тоской за тоску зацепился, Братец?..
— Не знаю, — он вымученно улыбнулся, снова лопнула корка на нижней губе, бледный, капли пота, выступая на лбу, ползли, скатываясь за густые ворсинки бровей. — Ты… этого хотел… ты хотел этого сильно… хотел… быть не один…
Значит, вот как. Что ж, спасибо. Ненавижу жалость, но все равно — спасибо. Только…
— Брататься было вовсе необязательно.
Черные глаза наполнились болью.
— Стуро. Ты — взрослый человек… взрослый аблис, ты должен решать за себя. Решать сам. Ты не должен жалеть меня. Если то, что случилось между нами, — помимо воли потер ладонь, — Если это тяготит тебя… Уходи. В Бессмараге тебя примут с радостью, тебе найдется там дело, тебе помогут…
Что я несу, боги, что я несу, я же в кабалу его отправляю, они ведь остатков собственной воли лишат его, тихие, вкрадчивые марантины, так и будет он горстью переломанных щепочек, навсегда, ребенком станет, деточкой при добрых тетеньках… А губы мои продолжали:
— Я забуду твое имя, Мотылек, козява, как пожелаешь. Прости. Прости, я заставил тебя сделать то, чего ты не хотел. Давил на твою эмпатскую жалость. Не хотел, клянусь. Я просто не общался с такими, как ты, не смог сдержаться. Прости. У меня не должно быть брата. У меня не должно быть друга. У меня никого не должно быть. Никого совсем.
— Изгнанник, — сказал Стуро тихо, — Один над Бездной.
— У нас это называется — Стоящий на Лезвии.
Он взял со стола разделочный мой нож, осторожно коснулся пальцами наточенного, ледяного. Обрезался. Слизнул кровь, поднял глаза на меня.
— Ты поможешь мне, Ирги?
— Помочь?
— Встать на твое Лезвие — поможешь? Мне. Аблису без костей. На твое трупоедское Лезвие.
Я сглотнул тугой колючий комок и сказал:
— Нужно время. Это просто — шок.
— «Шок» — а-ае?
— Ты упал. Упал с высоты на землю. Ты все сломал в себе. Все срастется. Нужно время, и все срастется. Я сделаю, что смогу, Стуро. Но ты не должен опускать руки. Понимаешь? Руки и… крылья.
Лицо его болезненно сморщилось.
— А если…
— Нет, — я сдвинул брови. — Никаких «если» быть не может. Марантины лечат хорошо. Марантины, говорят, и мертвого с того света достанут.
— Трупоедов.
— Что?
— Они лечат трупоедов.
— Они вообще — лечат. Всех. Ты будешь здоров, черт побери. Обязательно. Потерпи немного, Стуро. Целые кости стоят того, чтобы потерпеть. И крыло, и… те, другие кости. Станет легче. Сможешь летать — станет легче.
— Ирги… Ты только не бросай меня, — сказал он тихо и серьезно, — Кости мои сейчас — ты.
Никогда в жизни не приходилось быть ничьими костями. Костями у нас был Лерг, а потом, десять лет, боги, десять лет я жил без костей, и они все думали, что сломали меня, они и вправду меня сломали, это — Итл, Вожатый, Великий Случай…
— Я не умею, Стуро. Но я постараюсь. И я никогда тебя не брошу, козява. Никогда, слышишь?
Он улыбнулся и стиснул на запястье моем горячие пальцы.
Альсарена Треверра
В Эрбовом трактире было шумно. Зимними вечерами в деревне только и развлечений — сидеть в трактире, пить вино да играть в кости. Вон Борг в компании седобородых старейшин неторопливо обсуждают какие-то свои дела. Гван Лисица скандалит с женой — та пытается оторвать его от дружков и вернуть в лоно семьи. Бесполезная затея. Старая сводня Омела клеится к парням с лесопилки. Должно быть, клянчит угощение. Эрб вынырнул из кухни — на каждом пальце по исходящей пеной кружище, объемом в кварту.