Шрифт:
— Прости, я… пожалуйста… — он слизнул кровь, — Это так… Ты очень… — я думала, он скажет «добрая», но он сказал: — громкая. Он — тоже, — кивок в комнату. — Я… — он прижал ладони к груди, потом к вискам, — Я падаю. Очень сильный ветер… Где верх, где низ?.. — он искательно улыбнулся. Красная капля повисла снова, — Я хочу… оглядеться. Я сам. Пожалуйста.
Проблемы эмпата. Похоже, мы с Сычом искажаем его самосознание, как кривые зеркала. Интересно, сможет ли он садаптироваться? «Слишком громкие». Наверное, у стангревов какой-то иной механизм общения. Ему трудно с трупоедами. Но, видит Бог, мальчик старается.
— Да, Мотылек. Я поняла. Я ухожу. До завтра.
— До завтра, — он улыбнулся.
Редда ткнулась носом в его губы, слизнула кровь.
А собачьи симпатии, значит, ничуть его не смущают. Не привносят никаких искажений. Редда, значит, не «громкая».
Что это я? Ревную к собаке?
Ирги Иргиаро по прозвищу Сыч-охотник
Отчего-то приснился мне дед, мамин отец, Косматый Лаэги. Как он слезает с коня, самого что ни на есть каоренского нилаура — любил дед пускать пыль в глаза — подхватывает меня на руки.
— Хо-хо! Вырос! Возмужал!
И выпускает, поворачивается к подошедшему отцу:
— Здравствуй, Лоутар.
— Здравствуй, — кивает отец, и они вместе уходят в дом.
Говорить о делах. А я для дел еще маловат, мне пока только четыре года…
Славное время, блаженное время… И мама еще жива, и черна дедова шевелюра, и он смеется… Не появилась еще — едва-едва выдержав предписанный Кодексом срок траура — худая светлоглазая Ринаора, фанатично преданная отцу и помешанная на «интересах Семьи», и не велел отец мне звать ее мамой… Одно плохо — тогда я еще не знал Лерга…
Дед никогда не гостил у нас подолгу. Безалаберные его «мальчуганы» требовали постоянного надзора. А после маминой смерти он вообще был в Кальне раза три, и то — из-за меня. Он любил меня, дед, я знаю. И он подарил мне мой нож, сказав матери:
«— Наша кровь еще свое возьмет. Подрастет — на тила похож будет. А уж как бороду отпустит…
— Какая борода? — рассмеялась мама, — Что ты говоришь? Ему здесь жить, в Кальне, не по горам лазить…»
Но дед-то оказался прав. И найларская морда моя спряталась под тильской шерстью, а мослатость — под мешковатой одеждой. Так что — тил тилом Сыч-охотник… Вот только трудненько отвыкалось от бритья, ну да дело прошлое, таперича-то уж — того. Дикарь, то есть. И живу в ентой. В дикости, сталбыть. Э?
Нет, мне действительно есть чем гордиться. Масочку я себе склепал что надо. На отработку движений — походка, манера садиться и вставать, повороты, почесывания там всякие — ушло по первости два месяца, что я «лежал на дне» в Канаоне, да и потом не меньше полугода. Не так-то просто, доложу я вам, поставить движения, да еще самому себе.
А Редду я отдал в передержку, из Канаоны уходил без нее. Веселый альхан — звали его, помнится, Змеиная Чешуя — привел мне хозяюшку в Этарн. И вручил, сказав:
«— Ай, хороша собачка! Ты береги ее, господин охотник. И, если позволишь — один маленький совет. Когда сутулишься, плечи не напрягай. Заметно. Э?»
Я задумался над важным вопросом — оставлять ли в живых того, кто так легко меня раскусил и может захотеть на мне подзаработать…
А он сказал:
«— Нравишься ты мне. И собака твоя. А память у альхана — что ветер. Подует ветер — забудет альхан. Совсем забудет. Тебе бы тоже так научиться, э?
— Да, пожалуй…
— Нет, — покачал головой Змеиная Чешуя, — Не забудешь. Не сумеешь ты забывать. Память — гиря на душе твоей.
И я понимал, что он прав. Прав…
— Жаль мне тебя, человек. Прощай.»
И исчез во тьме. И пять лиров, за которые подрядился привести мне Редду, не взял…
Те первые полгода жил я у Догара Волчары, охотника на Тропе возле Этарнского перевала. Подгонял маску. Учился охотничьему ремеслу. Веселил, в общем, мил человека Догара.
— И откель тока ты такой взялся? — приговаривал он частенько.
— Откель взялся, там таких больше нетути, — огрызался Сыч-охотник.
А потом Догар Волчара сказал:
— Все, паря. Ступай на все четыре стороны. Теперь ты нашим ремеслом прокормишься, а коли повезет, так и в прибытке будешь.
— Догар… Если когда-нибудь…
— …придут да спросят, — подхватил он. Усмехнулся: — Совсем ты, паря, что ль?
Но я еще долго видел сны — как к Догару приходят, как улыбается ему, связанному, Рейгелар:
— Побеседуем, охотник?