Что я мог сделать? Душа, сознание — это даже не эфемерность, это математический нуль здесь и сейчас. А настоящий, физически реальный Аркадий Винокур, который мог бы взять в руки оружие, пытался в это время с упорством механического аппарата пробить барьер между собой и Ею — это была бесполезная работа, работа тела, а не души.

Но ведь тот холм… И этот… Разве это не один и тот же объект? И мысль — разве она не в состоянии создавать материю? Ормузд, мой непутевый Учитель, наверняка назвал бы закон природы, описывавший взаимоотношения и связи материального с нематериальным, поскольку все едино — во всяком случае, в моем новом мире.

А в каком из миров я был сейчас? В моем — наблюдая? Или в этом — участвуя?

Кто объяснил бы мне и подсказал? Ормузд? Он не может. Ученый? Он и не подумает.

Значит — сам.

И я ушел — чтобы вернуться. Я знал, что смогу вернуться именно в это мгновение. Хорошо бы вернуться в прошлое — хотя бы на сутки раньше, но это было невозможно. Сделать во времени отметку, будто заложить страницу в книге — это я было в моих силах. Но перелистать книгу назад я не мог. Что было, то было, что случилось, то случилось, что прошло, того не вернуть вовек.

Я стал собой, не сдвинувшись ни на метр в пространстве. Я был на том же холме, в том же времени, под тем же солнцем.

— Это ты, — сказала Она. — Ты пришел ко мне наконец.

На Ней сегодня было длинное платье — не платье, а нечто вроде пеньюара, накинутого на гладкие плечи и созданного не из материальной ткани, а из любви. Это я понял, потому что любовь светилась. И не было больше преград между мной и Ею, я знал, что разрушил барьер своим поступком, не знал только — каким именно, но сейчас это не имело никакого значения.

Я сбежал по склону, вовсе не такому крутому, как мне казалось прежде, когда я видел Ее в моих снах. Холодные влажные травинки щекотали мне пятки и что-то шептали, то ли напутствие, то ли какие-то жизненные советы, совершенно не нужные мне в тот момент.

Я остановился в шаге от Нее и протянул обе руки. Наши пальцы соприкоснулись, и по телу пробежал ток. Это был ток мысли, ток невысказанной еще любви, и по какому-то закону природы, названия которого я не знал, нематериальная суть жеста обратилась в электрический ток, и пылающая искра с шипением соединила с землей мои ступни, трава вокруг меня мгновенно обгорела, и тогда Она упала мне на грудь, объятие получилось неожиданным и неуклюжим, но через мгновение я приподнял рукой Ее голову и заглянул Ей в глаза.

— Ты пришел ко мне, — повторила Она.

— Алена, — прошептал я, узнавая.

— Может быть, — улыбнулась Она. — Но я не воспоминание. Я — женщина.

— Алена, — повторил я.

— Я Даэна, — сказала Она.

— Пусть. Ты давно ждешь меня здесь?

Вопрос вырвался непроизвольно, и я пожалел, что задал его. Она могла сказать: «Семь дней», и тогда я с полным правом мог считать, что это действительно моя жена, моя любовь, которую я убил там, чтобы быть с ней здесь..

Она могла сказать: «Я жду тебя тысячу лет», и это могло оказаться образом, не содержавшим указания на реальный ход времени, но в равной степени — именно тысячей лет, и тогда любовь наша возникла задолго до моего рождения в том мире и ничего не означала для меня — в мире этом.

— Я не знаю, — сказала Даэна. — Я никогда не знала того, чего не хотела знать. Самое пустое — это знание времени. Когда ждешь.

— Где мы? — спросил я, обводя взглядом холм и то пространство, которое прежде скрывалось от моего взгляда. У подножия холма начинался лес — не очень густой, светлый, как театральная декорация, и, возможно, действительно нарисованный чьей-то мыслью специально для нас с Даэной.

— Я не знаю, — повторила она. — Разве это важно? Я ждала тебя, и ты пришел.

— Даэна, — прошептал я. — Дайна. Женщина, которая ждет.

— Нам нужно уходить отсюда, — сказала она, еще сильнее прижимаясь ко мне. — Не думаю, что Минозис или Тирак спокойно переживут нашу встречу.

— Минозис, — повторил я. — Что ему до нас с тобой? И кто такой Тирак?

— Тирак — Поэт, — улыбнулась Даэна. — Замечательная личность, настолько светлая, что понятия о тени, о мраке, даже о двойственной сути мироздания для него не существуют. Естественно, что он не принял твоего появления, а когда Ученый объяснил Поэту, что ты — Ариман, и что ты сохранил память, и что это опасно… — Даэна запнулась, но мысль ее золотистым обручем окружила голову, и я, поведя ладонью, понял, что она подумала: «Тирак любил меня. Всегда. Но я полюбила тебя, это было видно каждому, и тогда Тирак привел меня на этот холм. Возможно, теперь он жалеет о том, что сделал».

— Не понимаю, — пожаловался я. — Почему Ученые думают, будто я способен сделать что-то с целым миром?

— Но ты действительно способен, — уверенно сказала Даэна. — Я это знаю, потому что… Потому что меня к тебе влекло. Тебя не было здесь, а я уже хотела быть с тобой. И знала, что, когда ты придешь, то будешь помнить себя прежнего, и меня — ту, которую ты видел в своем сне.

— Значит, я сохранил память благодаря тебе, — пробормотал я. — И это твоя любовь сделала меня опасным…

Даэна потянулась ко мне, и губы наши соприкоснулись.