–  Что я, газет не читаю? Нашел от кого скрывать!

–  Лучше бы ты их не читала. Отец знает?

–  Нет. Я те номера от него спрятала.

–  Ну вот, сама такая же, а на меня сердишься.

–  Не сержусь вовсе. Боюсь просто. Они ведь что репей - не отлипнут… Вот шла я, значит, и все думала, думала. До того в себя ушла, что и под ноги смотреть перестала. Как раз возле бывшего райкома поскользнулась и шлепнулась. Хотела встать - боль дикая. Хорошо, место людное - подбежал народ. Видят, что старухе не встать, "скорую" вызвали. Ладно, что теперь об этом? Иди с отцом хоть поздоровайся.

Я пошел. В сумрачном коридоре наткнулся на заросшего седой щетиной старика в клетчатой байковой рубахе и синих тренировочных штанах.

–  Здорово, Серега!
– бросился он ко мне.

–  Батя, ты?
– не узнал я в исхудавшем всклокоченном несчастном человеке своего всегда гладко выбритого и аккуратненького родителя.
– Прости, отец. Но опять же богатым будешь - пенсию, глядишь, скоро прибавят.

–  Чего-чего?

–  Здравствуй, папа!
– прокричал я ему на ухо.

–  А ты не кричи, я не глухой. Про мать слыхал? Вот какая беда! Мать лежит, а мы ведь с ней так хорошо жили.

Я поразился выражению его лица - благостно-торжественному, необычайно серьезному и одновременно печальному. "Хорошо - это как?
– спросил себя я.
– Ну, понятно, что не в смысле богатства, зажиточности, чего у них никогда не было, а душа в душу - вот, наверное, как". Этим и гордился сейчас отец, и горевал оттого, что тень беды легла, покусившись на хорошее их житье-бытье.

Отец взял меня за руку и повел к матери. Он сел у нее в изголовье. Зимнее окно давало совсем мало света, добавляя новые мрачные краски в картину горя и безысходности.

Мы сидели и молчали. Отец гладил мамину руку. Пришла медсестра, сказала, что меня хочет видеть доктор. Я встал со скрипучего стула и поплелся за ней в ординаторскую. Хирург, высокий и молодой, а судя по глазам - еще и умный, и добрый, сказал, что у мамы очень плохой перелом - шейки бедра. И она будет неподвижно лежать, а это - пролежни, пневмония…

–  Я не хочу пугать, но…

–  Понятно. Что предлагаете?

–  Нужна операция. В областной больнице сейчас такие делают. Сумеете договориться?

–  Попробую.

–  Я дам направление. Только умоляю, действуйте быстрее - и так время потеряно.

Доктор вырвал из блокнота листок, записал свои телефоны, пообещал, что транспортировку райбольница возьмет на себя.

–  Очень мужественная женщина ваша мама, - сказал он на прощанье.
– Ее здесь все так жалеют. Надо поставить ее на ноги. Обязательно.

–  С вашей помощью. Да, кстати, что с отцом? У него рак?

–  Есть подозрение. Но диагноз должны поставить специалисты, которых здесь нет. Решите сначала с мамой, а потом уж и с отцом…

Я посмотрел ему прямо в глаза - взгляд доктор не отвел. Я крепко пожал ему руку - появилась надежда.

Я снова зашел в палату - попрощаться с родителями.

–  Не все так плохо, - сказал маме.
– Мы тебя вытащим. Она слабо улыбнулась:

–  Я знаю. Поживу еще. Как-то давно еще кукушка из-за Камы накуковала мне долгую жизнь. Осталось еще лет десять. И куда столько?

В дверях я обернулся. Бедные мои родители! Отец по-прежнему сидел молча в ее изголовье. Гладил руку, не понимая еще до конца, что случилось, не гадая, что ждет их дальше в этой жизни. Поверженный глухотой и склерозом, он уже просто разучился об этом думать, он вспоминал сейчас только об одном - как хорошо они жили, и ему было непонятно и горько, что кто-то зачем-то захотел нарушить эту их жизнь.

Я встретился с мамой взглядом и вдруг прочел в ее глазах невысказанную просьбу: "Я ничего не прошу, не смею ни на чем настаивать, но, если сможешь, сделай что-нибудь! Если сможешь!.. "

–  Сынок!
– окликнула она неожиданно.

–  Что, мама?
– рванулся я к ней.

–  Ты держись. Раз поддашься - всю жизнь доить будут.

–  И где ты слов-то таких набралась?

–  Поживи с мое, помотай соплей на кулак…

–  Вроде пожил уже. Видишь - весь седой.

–  Вижу. Ну, с Богом! Езжай.

29 января (вечер).

Возле дома меня уже ждали. Из серой "Волги" вышли начальник следственного отдела подполковник Немцов и еще один, тоже в штатском. "Неужели с обыском?!." - оборвалось у меня все внутри.

Немцов в черной кожаной куртке и в собачьей лохматой шапке был грозен и смешон, как махновец. Скосил на меня дергающийся свой глаз:

–  В бега ударились, господин редактор?

–  Позвольте, какие бега? Вы прекрасно знаете, где я был. Или про-слушка не сработала?