Шрифт:
Дима кивал, потому что у них в Питере было именно так, именно коммерческий отдел при их канале и давал им все заказы на рекламу.
– Но теперь настал новый этап в развитии коммерческого телевидения, – сказала Элла, искоса поглядев на своего дрессированного и полностью покоренного хищника, – реклама на рынке собирается специализированным посредником, "Интер-Медиа-Групп", и потом уже пакетами перепродается телеканалам.
Дима, восторженно глядя на свою дрессировщицу, покорно кивал.
– А если появляется оптовый продавец, то этот оптовый продавец имеет право и влиять на производителя, разве это не закон рынка? – торжествующе вопросила Элла Семеновна.
– Да, имеет, – согласился Дима.
– А это и означает, что компания вроде "Интер-Медиа" теперь тоже может влиять на программную стратегию и политику телеканалов.
Дима молчал.
Он начинал понимать.
Элла давала ему знак, что, работая в "Интер-Медиа", она может сделать ему карьеру практически на любом из каналов столичного телевидения.
Он больше не ждал наводящих вопросов.
С рычанием он бросился на свою дрессировщицу и, сдавив ее в объятиях, принялся осыпать ее плечи и ее грудь страстными поцелуями.
– Ебу твоё телевидение! – на пике наслаждения выкрикнул Дима.
И Элла Семеновна оценила его остроумие.
– Ты там еще всех раком поставишь, – с улыбкой сказала Элла, надевая халат и отправляясь в душ.
А потом ее сожрали.
Подсидели Эллу Семеновну.
Но, на счастье Димы Бальзамова, произошло это событие уже после того, как она выполнила свою часть договора и устроила-таки своего протеже на работу на модный и только начавший тогда набирать популярность телеканал "NTV-R" Бальзамов всегда тушевался и не знал как себя вести, когда встречался с людьми, с которыми случилось несчастье. Или умер кто-нибудь из близких, или их уволили с очень высокой должности, переведя в никуда…
Зато за спиной пострадавшего Бальзамов любил предаваться сладострастному сплетничеству, радостно обсуждая подробности того или иного падения.
– А ты слыхал, этого-то сняли! А ведь шесть лет министром просидел. Небось, привык, небось, тяжело с кабинетом-то расстиаваться…
И поэтому, встречаясь потом в лифте, в коридоре или в буфете с человеком, переживающим карьерную драму, Бальзамов спешил отделаться парой слов и исчезнуть.
Так и с Эллой Семеновной.
Он столкнулся с ней после того, как ее уволили из "Интер-Медиа", и – бывает же такое – в том самом кабинете управления кадрами, где они познакомились.
Дима зашел в кадры за справкой для американского посольства, собираясь в командировку в Лос-Анджелес, а там – Элла Семеновна.
Они с нею уже некоторое время не общались..
Дима смылся в кусты и Эллу даже с Новым годом не удосужился поздравить, услышав, что ее – того… Увольняют. Благо к тому времени он уже сам купил себе машину и на квартиру деньги были уже почти собраны.
Дима вошел в кабинет, а там торт на столе, бутылка вина и сидит маленькая, но теплая компания. Две толстухи – помощницы начальника управления кадрами, и Элла Семеновна.
А был как раз канун восьмого марта.
Шестое число и пятница.
– Ну, смелее, смелее заходи, – первой пришла в себя Элла Семеновна.
Она уже была слегка навеселе.
И ситуация получилось такая, что приходилось кураж держать, потому как присутствовали зрители…
Причем зрители, которые были в курсе их с Эллой отношений.
– Заходи, милый друг, присаживайся! Выпей с нами по поводу нашего бабского праздника.
Дима не хотел присаживаться к чайному столику любопытных толстух-кадровичек, предвкушающих скандал. Как же! Уж они-то, записные останкинские сплетницы, уже сколько раз им обоим, и Элле, и ему, любовнику сахарной мамы, косточки перемыли!
А теперь такой сюжет – покруче иного бразильского сериала. Бесплатный театр с Безруковым и Немоляевой в главных ролях. И зрители сидят даже не в первом ряду партера, а прямо на сцене, как у самого прогрессивного режиссера вроде Виктюка или Льва Додина, у которых артисты порой смешивались со зрителями, дабы подчеркнуть мысль о том, что вся жизнь – театр.
– Заходи, смелее заходи! Присаживайся, тортику вот с нами покушай.
В голосе Эллы звучала нескрываемая ирония.
Когда и откуда эта ирония пришла к русским женщинам как средство внутренней психологической защиты?
Читаешь Островского или Достоевского, нет там иронии в речах брошенных и обманутых женщин. Ни у Катерины, ни у Настасьи Филипповны нет в голосе иронии в трудные моменты свиданий с бывшими любовниками. Надрыв есть. А вот иронии – нет.
А в советский быт эта склонность к иронии пришла от одесситов-юмористов, растиражированных телевидением…
– Ну, как дела, милый друг? Рассказывай! – саркастически интересовалась Элла. – Ты теперь у нас восходящая звезда телеэфира, нам не чета. Мы у тебя скоро автографы брать будем…