– Скорее всего, не спутали, – сказал Валландер.

– Там было что-то о горящей машине на Эландском мосту. Я запомнил, потому что в бытность мою моряком этого моста еще не было.

– Газеты преувеличивают, – уклончиво сказал Валландер.

– О вас писали, как об исключительно хорошем следователе.

– Теперь и я вспомнила, – сказала Лизбет Норин. – И фотографию помню. А вы никогда не участвовали в телевизионных дебатах?

– Упаси бог, – сказал Валландер. – Вы меня с кем-то путаете.

Лизбет Норин, по-видимому, поняла, что ему этот разговор неприятен.

– Давайте посидим в кухне, – предложила она.

Кухня была залита осенним солнцем. На высоком подоконнике среди цветочных горшков дремал, свернувшись клубочком, кот. Она сварила кофе.

– Мои вопросы вряд ли будут конкретными, – сказал Валландер. – Ваши ответы наверняка намного интереснее. Скажем так: мы в Истаде сейчас ведем расследование убийства, возможно, двух убийств. И в ходе следствия у нас появились косвенные подозрения, что каким-то образом эти преступления связаны с нелегальной торговлей человеческими органами. Каким образом и насколько это важно, я пока сказать не могу. Как, к сожалению, не имею права выдавать тайны следствия.

«Боже мой, как я говорю! – с ужасом подумал он. – Почему не сказать все проще, по-человечески? Какая-то пародия на полицейского…»

– Тогда я понимаю, почему Ларс Стрёмберг посоветовал вам обратиться ко мне.

Валландер почувствовал, что она заинтересована.

– Если я правильно понял, вы занимаетесь этой жутковатой проблемой. И если бы вы могли рассказать мне, как обстоят дела, это бы очень нам помогло.

– Это займет целый день, – сказала она, – а может быть, еще и вечер придется прихватить. К тому же вы быстро поймете, что после каждого моего вывода стоит невидимый вопросительный знак. Это глубоко законспирированная отрасль, и я знаю, что только два или три американских журналиста пытаются пролить на нее хоть какой-то свет. В Скандинавии, насколько мне известно, никто, кроме меня, этим не занимается.

– Могу только догадываться, что это рискованно.

– Может быть, но не в Швеции и не для меня, – сказала она. – Но я лично знаю одного из этих американцев. Он поехал в Бразилию, чтобы проверить слухи о подобной организации в Сан-Пауло. Ему не только угрожали, но даже обстреляли такси, на котором он ехал. Немудрено, что первым же рейсом он улетел домой.

– А вы никогда не сталкивались с информацией, что эта деятельность процветает и в Швеции?

– Нет, – сказала она. – А она есть?

– Я просто спросил.

Она молча посмотрела на него, потом наклонилась к нему через стол и тихо сказала:

– Если вы хотите разговаривать, вы должны быть откровенны, – сказала она. – Забудьте, что я журналист. Вам не надо ничего мне платить, вы же полицейский. Но я требую, чтобы вы говорили правду.

– Вы правы, – сказал Валландер. – У нас есть подозрения, правда очень смутные, что и в Швеции этим занимаются. Больше я, к сожалению, сказать не могу.

– Ну вот и хорошо, – сказала она. – Будем считать, что мы друг друга поняли. Но у меня есть еще одно условие. Если такая связь и в самом деле обнаружится, я хочу узнать об этом первой.

– Этого я не могу обещать. Это противоречит нашим предписаниям.

– Возможно, и даже наверняка. Но убийства людей с целью продажи их органов противоречат куда более важным предписаниям.

Валландер задумался. Почему он ни с того ни с сего взялся защищать циркуляры и инструкции, к которым сам относился более чем критически? В последние годы он привык считать, что ценность различных постановлений может определяться исключительно пользой, которую они приносят. Если они приносят не пользу, а вред, не грех ими и пренебречь.

– Договорились, – сказал он. – Вы будете первой, только с одним условием: на меня не ссылаться.

– Ну вот и хорошо, – опять сказала она. – Теперь мы понимаем друг друга еще лучше.

Потом Валландер никак не мог понять, что произошло в тот день, почему время бежало так быстро. Они долго сидели в тихой кухоньке, кот, примостившийся среди горшков с цветами, так ни разу и не проснулся, лучи солнца медленно скользили по клеенке, пока в конце концов совсем не исчезли. Он приехал в десять, а просидели они до самого вечера. Пару раз они прерывались. Она приготовила обед, и за едой ее отец рассказывал Валландеру, как он служил капитаном на различных кораблях, главным образом каботажных, но иногда, в виде исключения, совершавших длинные рейды в Польшу и балтийские страны. Поев и выпив кофе, они вновь уединились в кухне, и она продолжила рассказ о своей работе. Валландер завидовал ей. И он, и она занимались, в общем, похожим делом – расследованиями, оба тесно соприкасались с преступлениями и страданиями людей, только она занималась профилактикой, старалась предотвратить все эти несчастья, а его время наступало, когда зло уже свершилось.

Он мог бы сравнить этот день, проведенный в ее кухне, с путешествием в неведомую страну, где на людей и их внутренние органы смотрят как на рыночный товар, где никакая мораль и не ночевала. Он узнал про громадный масштаб торговли органами, если она, конечно, была права в своих выводах, и это было за пределами его понимания. И более всего его потрясло, что она в какой-то степени понимала тех, кто убивал здоровых людей, часто детей, чтобы продать их органы.

– Это своего рода картина мира, – сказала она. – Мир так устроен, хотите вы этого или нет. Человек, если он очень беден, готов на что угодно, чтобы спасти свою жизнь. И какие моральные проповеди мы собираемся ему читать, если даже представить себе не можем глубины той пропасти, в которую он падает, цепляясь за чахлые кустики надежды? В сомнительных пригородах таких городов, как Рио или Лагос, Калькутта или Мадрас, вы можете встать на углу с тридцатью долларами в кармане и намекнуть, что ищете наемного убийцу. Через минуту вы будете окружены толпой желающих. И они не спросят ни что за человек тот, кого им заказывают, ни почему они должны его убить. Они готовы совершить убийство за двадцать долларов. Даже за десять. Знаете, в глубине души я понимаю безнадежность моих усилий. Я могу возмущаться, могу кричать на всех углах, могу приходить в отчаяние. Но я понимаю, что все, что я делаю, не имеет никакого смысла, пока мир устроен так, как он устроен сейчас.