— Ну что ж, Николай Сергеевич, думаю, можно удовлетворить ходатайство братца…

— Я того же мнения, — кивнул Бердяев. — К тому же интереса особого Кашинский для нас не представляет. В его деятельности и знакомствах для нас почти всо ясно. Он и без суда получил по заслугам! Мать Вановского, кстати, тоже ходатайствует об освобождении сына под заклад… Как с этим подследственным?

— Упрям по-прежнему, скрытен… Полагаю, для пущего вразумления ему полезно посидеть еще… Но не ради показаний. Он — фигура третьестепенная…

— Как Бруснев, Егупов, Райчин?..

— Продолжают упорствовать. Первый вообще отвечать отказывается. Егупов по-прежнему лжет, изворачивается. Но налицо все признаки нервного расстройства. Похоже, надломился-таки. Да и не удивительно: столько времени держаться на беспардонном вранье, когда против него столько улик и фактов!.. Райчин прибегает к одной и той же хитрости: симулирует всевозможные заболевания, норовит отлеживаться в тюремной больнице… Можно сказать, что следствие в настоящее время почти не подвигается вперед… Ощущаю, что нужен какой-то толчок… Надо, чтоб кто-то из этой троицы начал давать показания… Думаю сделать ставку все-таки на Егупова…

— Да надо что-то предпринимать. Следствие слишком затягивается… Наши расчеты на Александрова и Сивохина не вполне оправдали себя. Несколько арестов в Петербурге. И — все. Теперь там занимаются обнаруженной организацией, но в руках тамошних наших коллег оказались фигуры не ахти… Пешки. Отнюдь не ферзи! По показаниям многих получается, что ферзь находится у нас: Бруснев…

— Но вместо того, чтоб раскрыться, особенно после показаний Александрова и Сивохина, давших нам новые улики против него, он стал каким-то вовсе неприступным, — Иванов состроил кислую мину.

— И все-таки не отступайтесь! Давите, давите на него! — жестко сказал Бердяев.

На очередной допрос Егупова Иванов явился ужо в полковничьем звании. Случись это несколько раньше, Егупов не преминул бы «поздравить» своего следователя, обязательно сказал бы что-нибудь, но тут промолчал. В последнее время он действительно начал сдавать.

— Ну-с, Егупов, подведем некоторые итоги, — полковник Иванов хитро прищурился. — Дела на сегодняшний день таковы: в тюрьме под следствием из трех с лишком десятков человек, привлекавшихся по одному с вами делу, осталось всего четверо: вы, Бруснев, Вановский и Райчин. Как видите, даже один из верховодов вашей преступной компании — Петр Кашинский ныне находится на свободе. На днях он отбыл в Ялту, к брату. Стало быть, теперь греется на южном солнышке, слушает плеск морских воли… Вы же — увы: вы — здесь!.. В тюрьме! В тюрьме, Егупов! В ней, матушке, застряли только самые упрямые. А что проку в этом вашем упрямстве?! Вы имели возможность убедиться: следствие так или иначе, а превращало все тайное в явное!.. Мне просто жаль вас: на такие изощрения шли, такое плели, накручивали!.. А толку?! Никакого! Но… бог милостив! Еще раз повторяю: откровенные показания все еще не поздно дать… Еще можно все изменить! Кстати, вы рядом с такими, например, как Бруснев и Райчин, представляетесь мне фигурой случайной, нелогичной что ли… Кто такой Райчин? Смутьян, специально засланный в Россию компанией Плеханова — Аксельрода. С ним дело ясное. Кто такой Бруснев? Фанатик, помешанный на марксовых идейках. Для такого идейки эти выше любой человеческой личности. Такой через вас пройдет и только штиблеты о вас же вытрет. А вы?! Вы просто были увлечены игрой. Вам хотелось какой-то опасной деятельности, подвигов, борьбы ради все той же игры. Для вас всякие там революционные идейки — только условие игры. Не так ли?.. Даже то, как вы врали на допросах, даже это говорит отом, что натура вы именно артистическая!

— Я говорил правду, — Егупов вскинул голову и посмотрел в сторону зарешеченного окна.

— Ложью, ложью было все, что вы говорили. Не надо, Егупов! Не надо! — продолжал полковник. — Главным-то мотивом всегда для вас были вы сами. Увы. Вам хотелось верховодить, играть значительную роль. Честолюбец, честолюбец руководил душой вашей! Пагубное, пагубное руководство… Игра увлекала, заманивала. Натура, натура сказывалась! Вот вы и втянулись в эту скверную игру, вас и понесло «по воле волн»! Не так ли, не так ли?! Делали вы это — ради славы! Отнюдь не о народном благе пеклись!..

Егупов лишь нервно передернул плечами и уже не поднял головы.

«Aга! Действует!..» — усмехнулся про себя полковники продолжал:

— Да-с, мы заранее могли составить о каждом из вас соответствующее мнение. Я не преувеличиваю, нет. — Голос полковника вдруг обмяк, в нем зазвучали чуть ли не отеческие нотки: — Не упорствуйте! Помогите прежде всего самому себе! Вы запутались, вы просто запутались, дав себя увлечь…

— Я подумаю… — чуть слышно сказал Егупов.

— Ну что ж… Подумайте… — кивнул полковник. — Только чего же думать-то?! Чем скорее вы облегчите свою душу, тем будет лучше! Впрочем, как угодно. Можете подумать. Перенесем наш разговор на следующую встречу…

На «следующей встрече» Егупов сказался больным, и полковнику Иванову вновь пришлось перенести «облегчение души» своего подследственного. Затем Егупов угодил в больницу и застрял там надолго. У него тоже начались нервные припадки, такие же, что и у Кашинского.

Между тем Бердяев поторапливал Иванова, поскольку его тоже поторапливали…

Все попытки Иванова добиться хоть каких-то показаний от Бруснева так и не дали никаких результатов.

В конце концов Бердяевым и Ивановым было решено свернуть следствие. Иванов уже и соответствующее заключение составил:

«…Я, отдельного Корпуса Жандармов полковник Иванов, рассмотрев настоящее дознание, нашел, что все обстоятельства дела выяснены с достаточной полнотою и никаких предметов, подлежащих обследованию, в виду не имеется, а потому по соглашению с Товарищем Прокурора Московского Окружного Суда А. М. Стремоуховым, постановил: дознание производством закончить и, согласно 1035" ст. Устава Уголовного Судопроизводства, препроводить таковое к Прокурору Московской Судебной Палаты».

«Препроводить» пока не пришлось. Полковнику доложили, что подследственный Егупов, только что выписанный из тюремной больницы, желает видеть его.