– Увы, сударь, вы же знаете, когда мы молоды, разве можем мы следовать движениям нашего сердца?

– Ну хорошо, откажите этому гадкому человеку; мы же с вами познакомимся поближе, и, если подойдем друг другу... почему бы нам не устроить свою жизнь? Мне, слава Богу, не нужно испрашивать ничьего разрешения. Хотя мне всего двадцать лет, я хозяин своего состояния, и, если вы сумеете склонить ваших родителей на мою сторону, возможно, уже через неделю мы с вами будем связаны нерушимыми узами.

Мило болтая, они ушли с бала, и ловкая Огюстина, уводя свою добычу и готовясь завязать приятную любовную интрижку, старается препроводить ее в уединенный кабинет, которым всегда могла располагать по взаимной договоренности с устроителями бала.

– О Господи! – говорит Франвиль, как только Огюстина запирает дверь кабинета и сжимает его в объятиях. – Небо праведное, что вы намереваетесь делать?.. Как, наедине с вами, сударь, и в таком укромном месте... Отпустите меня, отпустите, умоляю, или я сейчас позову на помощь.

– Я отниму у тебя такую возможность, божественный ангел, – говорит Огюстина, прижимая свой красивый ротик к губам де Франвиля, – теперь кричи, кричи, если можешь, твое свежее дыхание, пахнущее розой, еще больше воспламенит мое сердце.

Франвиль обороняется, но довольно вяло: нелегко изображать гнев, когда столь сладостно вкушаешь первый поцелуй той, кого обожаешь. Вдохновленная Огюстина атакует с новой силой, вкладывая особый пыл, знакомый лишь изысканным женщинам, одержимым такого рода фантазиями. Вскоре она дает волю рукам. Франвиль, играя сдающуюся невинность, также водит руками, где ему вздумается. Одежды раздвигаются и пальцы обоих почти одновременно устремляются туда, где каждый надеется отыскать то, что ему подходит... И тут Франвиль внезапно меняет роль.

– О силы небесные! – восклицает он. – Вы всего лишь женщина...

– Отвратительное создание, – говорит Огюстина, нащупывая рукой то, чья форма не оставляет никаких иллюзий, – что же, я потратила столько трудов, чтобы наткнуться на какого-то дрянного мужика... Как же мне не посчастливилось!

– Поистине не более, чем мне, – говорит Франвиль, приводя себя в порядок и выражая самое глубокое презрение. – Я использую маскарадный костюм, чтобы соблазнять мужчин, я люблю их, ищу их, а вместо этого натыкаюсь на обыкновенную б...

– Ах! Почему же б...! Нет, только не это, – возмутилась Огюстина. – Никогда в жизни этим не занималась. Так не называют тех, кто не испытывает к мужчинам ничего, кроме омерзения...

– Как?! Вы, женщина, ненавидите мужчин?

– Да, и по той же причине, что и вы, мужчина, терпеть не можете женщин.

– Невообразимая встреча – вот все, что можно сказать.

– И очень для меня печальная, – произнесла явно разочарованная Огюстина.

– На деле, мадемуазель, для меня она еще более огорчительная, – колко замечает Франвиль. – Ведь я осквернил себя на три недели вперед. Знаете ли вы, что в нашем кругу мы даем зарок никогда не прикасаться к женщине?

– Мне кажется, что до такой, как я, можно дотрагиваться, не обесчестив себя.

– По правде сказать, моя красавица, – продолжает Франвиль, – не вижу достаточных причин делать для вас исключение и не считаю, что наличие порока прибавляет вам достоинств.

– Порок... но вам ли упрекать меня в изъянах, когда и вы являетесь носителем не менее постыдных недостатков?

– Послушайте, – предлагает Франвиль, – не будем ссориться; мы оба пошутили, теперь самое лучшее, что можно сделать, – расстаться и никогда больше не встречаться.

И с этими словами Франвиль собирается открыть двери.

– Минутку, минутку... – говорит Огюстина, препятствуя его намерению. – Бьюсь об заклад, вы разнесете это приключение по всему свету.

– Возможно, это меня развлечет.

– Впрочем, мне это совершенно безразлично: хвала Всевышнему, я стою выше любых сплетен, ступайте, сударь, ступайте и рассказывайте все, что вам взбредет на ум... И все же, – усмехается она, продолжая его удерживать, – все же история и впрямь необычайная... ведь мы оба обманулись.

– Ах! Для людей с моим пристрастием ошибка оказывается более жестокой, нежели для особ вашего пола. К тому же эта пустота внушает нам такое отвращение...

– Право же, дорогой мой, поверьте, то, что преподносите вы, – нам не менее неприятно, так что гадливость обоюдная. Однако приключение вышло весьма занятное, с этим нельзя не согласиться... Вы вернетесь на бал?

– Не знаю даже.

– Что до меня, я туда не вернусь, – говорит Огюстина. – Вы заставили меня испытать такую... душевную боль... я пойду спать.