– Так, значит, я все же барышня? – с ненавистью взглянула на него Ирена. – Барышня, а не крестьянка? Для чего же вы оболгали меня в людских глазах?

– Да мне, знаете ли, наплевать, кто вы на самом деле, – пренебрежительно произнес Адольф Иваныч, становясь в величавую позу. – Сейчас мне нужно одно: чтобы благополучно отыгран был спектакль. Нужна исполнительница главной роли. Я ее отыскал. Можете считать себе кем хотите, можете быть кем хотите, но на ближайшие три дня вы – Лиза Муромская. Вот вам, как говорят в России, и весь сказ! Понятно?

– Cette vach`erela?! Ce salisson? [20] – завопила Жюстина Пьеровна, от возмущения позабыв русский язык.

Конечно, в рваном грязном сарафане, со свалявшейся косой, в обрывках лаптей, державшихся на ногах лишь потому, что были прикручены онучами, она выглядела не слишком презентабельно, и все же… Грязнуля – может быть, но назвать ее vach`erela?! Кровь бросилась Ирене в голову.

– L’apparence est souvent trompeuse, – огрызнулась она, – on peut laver toute salet'e!

Жюстина Пьеровна от неожиданности взвизгнула так, будто ее укусила змея:

– Vous parlez francais?!

– Oui, – сквозь зубы бросила Ирена. – Mais que ici tel? [21]

Однако пререкания с Жюстиной Пьеровной интересовали ее меньше всего, она снова повернулась к Адольфу Иванычу:

– Вы желаете, чтобы я играла? Никогда в жизни, поняли? Только не надувайтесь, как dindon (послышалось ей или впрямь Жюстина Пьеровна издала тихонький смешок, услышав, как Ирена назвала Адольфа Иваныча индюком?..), не становитесь в позу. Я не стану играть, даже если вы немедля начнете грозиться послать меня на конюшню и содрать кожу с моей спины.

– Ах нет! – испуганно возопила Жюстина Пьеровна. – Соглашайтесь, умоляю вас!

– Ни-ког-да, – отчеканила Ирена.

Она почувствовала, как похолодели руки. Еще бы! Ей было страшно, отчаянно страшно. Она ощущала себя игроком, который поставил на карту все свое состояние. Но игрок теряет всего лишь имущество. Проиграй Ирена в этой схватке характеров, она потеряет жизнь, потому что порку ей не выдержать. Конечно, не выдержать! Но ведь и Куре не выдержать тоже… Да, ставкой в этой игре была даже не ее жизнь. Ирена не могла, не могла допустить, чтобы из-за нее погиб другой человек. Довольно, что Игнатий пытался спасти ее, испросить у нее прощения ценой собственной жизни.

Довольно.

Управляющий смотрел на нее оторопело, побледнев от возмущения, а рожа Булыги, напротив, отчетливо наливалась кровью.

– Больно много воли взяла! – вдруг рявкнул он, выхватывая из-за пояса ременную плеть и занося над Иреной, однако Жюстина Пьеровна перелетела через залу и заслонила ее собой, растопырив сухонькие ручки, словно храбрая перепелка, которая пытается защитить своего цыпленка от хищного хоря.

– On ne peut pas! Vous ab^imez sa beaut'e! [22] – взвизгнула она по-французски, однако Булыга ее почему-то отлично понял и опустил плеть.

Ирена не успела удивиться, как обнаружила: подействовало на него не что иное, как рука Адольфа Иваныча, тяжело налегшая на его плечо:

– Погоди. Не трогай ее. Что-то вы осмелели, сударыня… Понимаю: почуяли, что нам без вас не обойтись. Да, это так. А потому я вас на конюшню не отправлю, хоть вы этого вполне заслуживаете, а смиренно спрошу: каковы ваши условия? Какую цену вы назначаете за свое выступление на сцене? Только не говорите, что будете просить отпустить вас – вы во власти господина своего, Николая Константиновича Берсенева, а я судьбу вашу решить не вправе.

– Я не унижусь до того, чтобы просить хоть о чем-то вас, – с ненавистью бросила Ирена. – Я требую: вы отпустите Курю. Вы освободите его от порки и более не станете преследовать.

Потребуй она, чтобы управляющий сплясал сейчас «русскую», или попрыгал на одной ножке, или прокричал петухом, это вызвало бы меньший столбняк у окружающих. Один только Булыга что-то возмущенное прохрипел, однако тотчас осекся, увидев, что на лице Адольфа Иваныча мелькнула ухмылка:

– Вот оно что… Значит, этот мальчишка и впрямь содействовал вашему побегу? Ну-ну… Конечно, он заслуживает самого сурового наказания, однако, учитывая, что побег ваш все равно не удался, я, так и быть, смягчусь и выполню вашу просьбу.

Ирена не поверила своим ушам. Ну, наверное, Адольф Иваныч и впрямь ждал, что она потребует свободы. Оттого так легко пошел ей навстречу. Нет, здесь крылось что-то еще, но Ирена не понимала, что именно… Тревожно стало на сердце…

Матреша восторженно взвизгнула и повалилась на колени с такой прытью, что аж звон отдался в паркете (ибо она была, как уже говорилась, особой весьма дородною):

– Адольф Иваныч! Отец родной! Век за вас Господа буду молить!

«Что? Ну и дура же эта Матреша!»