– Дома не смейте появляться. К соседке на квартиру тоже не заходите. Думаю, что обе квартиры находятся под наблюдением, а это опасно.

– Не опаснее, чем идти сейчас рядом с вами!

– Дурочка, – ласково пропел полковник и кивнул какой-то женщине, излишне пристально разглядывающей нас. – Пока вы со мной, вы в относительной безопасности.

– Вот, вот! В относительной! – «закогтилась» я мгновенно за его слова. – И с какой это стати мне нельзя появляться дома? Вам нужно беспрепятственное проникновение в мое жилище?

– Я там уже был, – порадовал он меня очередным своим откровением. – Но того, что нужно, не нашел. Думаю, этого там нет, отсюда и началась вся эта неразбериха...

– То, что вы искали, уважаемый Иван Семенович, находилось все это время у меня! – торжествующе изрекла я, не понимая, что именно навлекаю на себя этим неосторожным заявлением. – Поэтому вы и ваш соучастник остались с носом. И вам этого никогда не увидеть, как своих собственных ушей.

И тут произошло неожиданное. Полковник встал как вкопанный. Несколько минут смотрел на меня, как на умалишенную. А потом прошипел с лютой ненавистью:

– Так это правда? То, из-за чего страдают сейчас люди, все это время находилось у вас?

– А вы как думали, что я засуну все это в шкаф между пододеяльниками? И буду сидеть потом и безропотно ждать, когда вы явитесь ко мне и все это заберете? Нет, Иван Семенович, нет и еще раз нет. Все это в банке. За семью замками и печатями. И вам этого не увидеть никогда!

Лицо его сделалось страшным. Черты его заострились. Глаза, и без того, прости господи, не пойми какие, сделались чернее ночи. А пухлогубый рот сузился до двух тонких сизых полос.

– А вы, оказывается, с-су-ука! – именно так он это и произнес, с пришепетыванием и сильно растянув гласную. – Даже большая, чем я мог себе представить! Ставить на кон жизни близких вам людей, и все ради чего...

Тут он сделал какой-то немыслимый неприличный жест. Витиевато выругался в мой адрес и ушел, пару раз все же оглянувшись на меня.

Я стояла, будто громом пораженная, и, к стыду своему, осознавала, что расстроилась. Да так сильно расстроилась, что мне в этот момент нужно было либо расплакаться, либо напиться. Я остановила свой выбор на втором варианте. Села в такси. Доехала до гостиницы и, минуя администраторскую стойку, прямиком направилась в бар.

Там было пустынно, посетители обычно подтягивались ближе к десяти вечера. Я прошла к стойке и вскарабкалась на высокий табурет.

– Виски, двойной, без содовой, – скомандовала я, хотя терпеть не могла это американское пойло, сильно смахивающее на самогон тети-Сониного производства.

Бармен выполнил заказ и с философским сочувствием в голосе произнес:

– Проблемы... У кого их сейчас нет...

Я промолчала, залпом опорожнив стакан. Посидела, смакуя, минут десять и повторила заказ...

Спустя полчаса плакать мне расхотелось, зато в голове родилась чрезвычайно здравая мысль. И чем больше я ее обдумывала, тем больше она мне нравилась.

Уеду... Непременно уеду! Завтрашним днем схожу на работу. Продлю себе отпуск, пусть даже за свой счет, и уеду к тете Соне. Не выгонит же она меня? Когда провожала, даже плакала, велела приезжать почаще. На свадьбу моего сына она не приехала, сказавшись больной. Надо навестить ее: хотя мы расстались не так давно, мало ли что с ней могло случиться за это время!

Странно, но я даже повеселела, приняв такое решение.

Пусть все катится к чертовой матери, оптимистично решила я, взяв третий стакан виски.

Славка уехал с молодой женой, ему теперь не до меня. К тому же к его приезду я успею вернуться сорок раз. К Насте меня еще очень долго не пустят. Завтра наведаюсь в больницу и оставлю кому-нибудь из персонала денег, чтобы к ней были внимательнее. Попутно организую ремонт в квартире. Закажу мебель. Глядишь, когда вернусь, все утрясется само собой.

Решено...

Я сползла с высокого табурета и, слегка покачиваясь, пошла к выходу. Настроение у меня стабилизировалось. Решение, устраивающее меня со всех сторон, принято. Так что теперь осталось изъять из души последнюю занозу, и можно будет продолжать жить дальше.

Последней занозой, нет, скорее гвоздем в одном месте, был и оставался полковник в отставке – благословенный адскими силами Иван Семенович.

Ох как мне не понравилась его финальная речь! Ох как не понравилась! И не потому, что он в очередной раз оскорбил меня. Не потому, что выглядел при этом не самым лучшим образом. А потому, что в этой его речи я кое-что не поняла. Или пропустила... Но это и неважно, важно то, что у меня зародилось сомнение в том, что мы с ним говорим об одном и том же. Я вот, например, имела в виду деньги, вырученные мною от продажи теткиной недвижимости. А что имел в виду он?! Почему говорил с таким пылом? И почему, собственно, из-за моих денег должны были страдать какие-то люди... Нет, что-то не состыковывалось. Какие-то белые пятна проступили на моем прежде безукоризненном обвинении в его адрес.