Бледный и худой Леви с опущенными вниз глазами кивнул головой. Он был нем. Лишь три месяца тому назад Финкель взял к себе этого мастера. Он нашел его у дверей своего дома, одетого в лохмотья и в глубоком обмороке вследствие продолжительной голодовки. Роза напоила и накормила его, а он написал на кусочке бумаги просьбу принять его на службу, так как он искусный золотых дел мастер и не просит жалованья, а готов работать за стол и угол.

Финкелю это пришлось очень кстати. Он ежедневно скупал золото, серебро и драгоценные камни в самых разнообразных оправах, и ему нужен был ловкий мастер для быстрой переделки большей частью краденых вещей. Немой Леви остался у него в доме, и ростовщик весело потирал руки, найдя такого дешевого, трудолюбивого и молчаливого служащего.

— Итак, я вернусь через три часа, — сказал Финкель и встал, — не подведи меня с этой работой, Леви, иначе я тебя прогоню и тебе придется искать в другом месте такую удобную квартиру и такой хороший стол.

Когда Финкель ушел, немой презрительно посмотрел вслед своему вечно недовольному и неблагодарному хозяину. Он беззвучно засмеялся, но потом быстро опять согнулся над работой и начал искусно вынимать настоящие бриллианты, заменяя их поддельными.

Тем временем Лейхтвейс лежал на чердаке и с тоскою думал о своей дорогой Лоре, предвкушая радость завтрашнего свидания. Вдруг он заметил, как чердак осветился полосой света.

Выглянув в щель между сундуками, он увидел, как на чердак поспешно вошли два человека. Они остановились как раз вблизи сундуков. То были Роза, дочь ростовщика и — Лейхтвейс не хотел верить своим глазам — граф Батьяни, его смертельный враг.

— Скажи мне, наконец, что все это значит? — досадливо спросил граф. — Я пришел в дом твоего отца, чтобы поговорить со стариком о делах, а ты встречаешь меня в коридоре и со слезами на глазах просишь меня предварительно подняться с тобой на чердак. Клянусь моим святым покровителем, я охотно целую твои пухленькие губки и всегда готов провести с тобой часок-другой, но сегодня мне каждая минута дорога и на этот раз приходится ограничиваться одними только поцелуями и объятиями.

Он привлек к себе прекрасную еврейку и хотел сорвать поцелуй с ее пунцовых губок. Но Роза вырвалась из его рук и воскликнула:

— Сандор! Я ждала тебя с тоской и слезами. Я не посмела прийти к тебе, потому что ты запретил мне это, и кроме того, я не хотела мешать твоим приготовлениям к свадьбе с Лорой фон Берген. И все же я должна посвятить тебя в тайну, под гнетом которой я одна изнываю и страдаю.

— Тайна? Разве она касается нас обоих?

— Да, Сандор, — в глубоком волнении прошептала она, и красивое лицо ее покрылось густой краской. — Она касается нас обоих. Я не знаю, как тебе сказать об этом. Стыд, страх, раскаяние не дают мне говорить. Сандор, тот незабвенный час, когда мы с тобою предались несказанному блаженству, не остался без последствий. Я чувствую, Сандор, как под моим сердцем бьется новая жизнь — я чувствую себя матерью.

Граф Батьяни с трудом подавил проклятие.

— Что же в этом ужасного? — сказал он, стараясь казаться спокойным. — Если ребенок будет походить на свою мать и если это девочка, то у нее со временем не будет недостатка в поклонниках… Что с тобой? Что ты так злобно смотришь на меня?

— Я тщетно пытаюсь разгадать смысл твоих слов! — дрожащим голосом воскликнула Роза. — Неужели ты не понимаешь серьезности моего положения? Я пожертвовала для тебя моей девичьей честью. Тебе, которого я люблю больше жизни, я отдала свою невинность, свою будущность, свою гордость, а ты?.. Боже, что будет со мной, когда уже нельзя будет скрыть от отца и от людей мое положение?

— Пустяки! Твой отец примирится с фактом. Он богат, при помощи своих денег он достанет тебе жениха, который не смутится твоим грехом и даст имя твоему ребенку.

Роза отшатнулась, как ужаленная змеею, и разразилась долгими, судорожными рыданиями.

Лейхтвейс стиснул зубы, чтобы не вскрикнуть от негодования. В нем кипела ярость, его охватила злоба против подлого соблазнителя, злоупотребившего доверием девушки и цинично затоптавшего в грязь любящее сердце. Он охотно бросился бы на своего смертельного врага и задушил бы его. Но он вспомнил о Лоре, к которой должен был вернуться во что бы то ни стало, и превозмог себя. Он употребил неимоверные усилия, чтобы не выдать чем-нибудь своего присутствия.

Тем временем несчастная девушка немного пришла в себя.

— Между нами все кончено, граф Батьяни, — прерывающимся голосом произнесла она. — Теперь я знаю, что вы только играли мною. Знатные христиане не брезгуют еврейками из Гетто, чтобы поразвлечься, но когда они соблазнят их, когда отнимут у них честь и невинность и превратят их в беспомощных матерей, тогда они с хохотом толкают их в грязь еврейского квартала и за столом с товарищами бахвалятся тем, что обесчестили жидовку.

— Ты, может быть, желаешь, чтобы я сделал тебя графиней Батьяни? — воскликнул Сандор с отвратительным смехом.

— Я собиралась просить у вас любви и участия и ничего больше. Я хотела, чтобы вы помогли мне устроиться где-нибудь далеко отсюда, где я могла бы произвести на свет, а потом воспитать моего ребенка. Мой отец выгонит меня на улицу, мои единоверцы забросают меня камнями, а мой брат Натан будет оплакивать меня, как умершую, меня, любовницу христианина.

— Стало быть, речь идет о деньгах! Ну, об этом можно еще потолковать.

Но тут Роза вскрикнула:

— Да будет проклят тот грош, который я приму от вас, граф Батьяни! Да будет проклято даяние из ваших рук! Оно осквернит и меня, и ребенка. Я пойду своей дорогой, граф. Но придет время, и мы с вами встретимся. Тогда вы узнаете, как умеет мстить еврейская девушка похитителю ее девичьей чести.