Шрифт:
Парень отвел взгляд, и черты его смягчились горем.
— Как его зовут? — Скалли не позволяла себе отвлечься.
— Брат Мартин. Я называл его Марта, — слабая улыбка пробежала по губам.
Община « родственников »
Три года назад
— Марти, что мы натворили! — заикаясь, выговорило перепуганное, но очень красивое полуодетое создание, сползая с кровати на пол.
Длинные каштановые волосы волной скользнули по простыне на плечи. Девушка вцепилась в собственную шевелюру, всхлипнула и закрыла лицо руками, не выпуская волос.
На кровати завозились.
— Что мы натворили... — невнятно проскулила девушка снова.
Человек на кровати свесил руку, пошарил в воздухе, коснулся склоненной головы и хотел было погладить, но девушка, вздрогнув, отстранилась.
— Не дергайся, Эндрю. Сейчас ничего не будет. Должно пройти какое-то время.
С этими словами человек сел на кровати, а затем гибким движением опустился рядом с подругой.
Две девушки сидели на полу бок о бок, обе небольшого роста, обе в белых мужских рубахах слишком большого размера, обе длинноволосые, только у второй вьющиеся волосы были чуть короче и отдавали в рыжину.
Эта вторая и нарушила долгое молчание:
— Я думал, будет больнее, — сказала она. — Эндрю, ты как?
Та, которую называли «Эндрю», наконец-то отняла руки, удивленно посмотрела на них, перевернула ладонями вниз... Потом — видимо, успокоившись — разделила спутавшиеся пряди примерно поровну и откинула назад.
— Теперь я понимаю, — тихо сказала она, — почему это запрещено. Это слишком хорошо, чтобы принадлежать человеку.
— Эндрю, ты идиот, — беззлобно ответила вторая. — Как бы иначе мы узнали, что это такое?
— Мы и так знали.
— Ерунда. Я и представить такого не мог. И ты тоже, не ври.
— Марти, ты как ребенок. Теперь нам придется пройти через Воскресение живыми. И оставаясь в сознании. Мы оба знаем, что никто еще не проходил через это дважды. Как ты думаешь, на практике и в теории это отличается примерно так же, как то... что мы только что испытали?
В дверь постучали. Вторая девушка оскалилась. Стук повторился. Она натянула брюки и побрела открывать. Штанины, ставшие слишком длинными, путались в ногах и мешали идти. Первая, Эндрю, перетекла на колени и так и застыла, низко опустив голову.
Община «родственников»
Третий день
Поздний вечер
Молдер тяжело вздохнул, но делать было нечего: с того места, где он прятался, почти ничего не было видно. Уже в следующее мгновение — чтобы не слишком долго думать о возможных последствиях — Фокс метнулся на противоположную сторону коридора и нырнул в складку стены. Странная белая поверхность бугрилась сложными наростами, выпячивалась неровными пластами и впадинами. Кое-где были заметны застывшие следы пальцев.
Теперь Молдер отчетливо видел, как под унылое мерное бубнение: «Ушед из этого мира да пребудь в мире, брат Аарон... И всякий живущий и верующий в Меня не умрет вовек; Я есмь Воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет... И в третий день восстал...» — один из «родственников» зачерпнул глиняной чашей какую-то жидкость и поднес к телу. Остальные тотчас окружили труп. Один за другим они зачерпывали белую взвесь полными пригоршнями и щедро обмывали, растирали распростертое обнаженное тело.
«Бальзамируют они его, что ли?» — недоуменно подумал Молдер.
Полужидкая глина ложилась на кожу тонким, почти прозрачным слоем, блестящим в пурпурном свете. Перепачканные глиной руки мерно скользили по трупу, такие же скользкие, блестящие, а бубнение не прекращалось:
«...сподобившиеся достигнуть того века и Воскресения из мертвых ни женятся, ни замуж не выходят, и умереть уже не могут, ибо они равны Ангелам и суть сыны Божий...»
Община «родственников»
Три года назад
В следующий раз они встретились только через четыре дня, на кухне. Уже одетые в грубые черные платья, но еще не привыкшие ходить в юбке. «Марти!» — беззвучно шевельнулись губы.
— Сестра Мартина. Сестра Энни. Печь. Котлы. Полы. Не разговаривать. Потом доложить.
Хлопнула дверь. Они остались наедине. «Марти!» — слово было лишь чуть громче дыхания. На большее не хватило духу. Слишком жива была память о Воскресении. Эндрю до сих пор не мог согреться, до сих пор не мог отделаться от липкого привкуса белой глины, неумолимо просачивавшейся в уголки рта.