Шрифт:
— Когда были совершены эти убийства? И где?
— В Вашингтоне, в одном из отелей, — включился Фокс. — Если мы организуем вам просмотр видеокассеты, может, вы сумеете опознать эту личность?
Снова короткий обмен взглядами, но теперь юноша заговорил вполне уверенно. Словно отвечая выученный урок. А учительница, чтобы не смущать ученика, тактично опустила глаза.
— Как много зла этот человек совершил в вашем мире?
— Он убил пятерых.
— И может убить еще кого-то, — добавила Скалли, переводя взгляд на хозяйку. Ей стало ясно: парень говорит лишь то, что ему позволено. — Вот поэтому-то нам и нужна ваша помощь.
— Кто-нибудь уходил отсюда в последнее время? — быстро спросил Фокс, стремясь воспользоваться неожиданной общительностью одного из «родственников».
И неожиданно прозвучал оглушительный удар кулаком по столу.
Впрочем, нет. Не такой уж он был неожиданный. Если бы Дэйна не знала твердо, что телепатии не существует, она бы поклялась, что худощавый нервный субъект, сидевший у противоположного торца стола, устроил истерику по прямому, хотя и совершенно беззвучному приказу сестры Абигайль. А Молдер, для которого существование телепатии оставалось недоказанным только по недоразумению, понял к тому же, что окончательно утратил инициативу в разговоре.
Худенький субъект с горящими сухим огнем глазами безапелляционно заявил:
— Ваш мир нас не интересует. Нам не нужны ни ваши вопросы, ни ваши насилия. Я сказал то, что было нужно сказать. Они не имеют права находиться здесь сейчас, — торжественно закончил он и нервно повел головой вправо-влево.
Фокс, поджав губы, смотрел прямо перед собой. Только конфликта на религиозной почве ему сейчас и не хватало.
Сестра Абигайль неторопливо поднялась во весь рост и в своем белом переднике воздвиглась над столом, словно монумент. Руки она сложила на животе — ни дать ни взять скромная домохозяйка.
— Брат Уилтон, встань, — негромко и почти бесстрастно произнесла хозяйка.
Худощавый выпрямился, одновременно став меньше ростом.
— Прежде чем мы примем кого бы то ни было в свой круг, мы должны примириться сами с собой.
Скалли во все глаза глядела на эту сумасшедшую сцену. Если бы провинившегося выпороли прямо здесь, в столовой, она бы, пожалуй, не удивилась. А Фокс быстро переводил взгляд с одного участника сцены на другого. Лицо его заострилось, крылья носа раздувались — он явственно чуял неладное.
— Я спрашиваю: кто тебе попался на глаза, что так рассердил тебя? Мне стыдно смотреть на тебя, мне стыдно поднимать лицо от земли в это злое время. Искупи свою вину, брат Уилтон.
Худощавый опустил голову — очевидно, демонстрируя раскаяние.
— Ничего страшного, мы не обиделись, — примиряюще произнес Фокс. Отозвался юноша-кучер:
— Гнев, как и насилие, здесь не выносит никто! Наш брат должен быть наказан, — в голосе звучала угрюмая и, пожалуй, агрессивная убежденность.
У Молдера крепло ощущение, что его и Скалли только что крупно разыграли. Но смысла розыгрыша он пока понять не мог.
И тут тяжкий сдавленный кашель дородного крепыша прорвался жалобным криком. Несчастный, хрипя, схватился за горло.
Скалли дернулась, чтобы вскочить:
— Ему нечем дышать!
— Ему не нужна ваша помощь, — резко остановила ее сестра Абигайль.
— Он сейчас умрет от удушья! — выкрикнула Скалли и бросилась к больному.
Крепыш, как мешок с ветошью, повалился на пол.
— Уберите брата Аарона из столовой! — властно распорядилась хозяйка. — Мы пригласили вас сюда не для того, чтобы вы вмешивались.
Скалли на помощь не успела. Один из мордоворотов, встречавших агентов ФБР в лесу, перехватил ее на полдороге. Тело брата Аарона поспешно, но деловито и без суеты вынесли из комнаты.
— Мы заботимся о себе сами и разбираемся с нашими людьми тоже сами, — строго, глядя Молдеру прямо в глаза, сказал юноша-кучер.
Напарники переглянулись. И хотя не его, а Дэйну держали сейчас за руки, Фокс чувствовал то же самое, что и она: держат крепко, не вырваться. Надо стерпеть.
Перевертыш:
Он очень торопился. Он знал, что осталось совсем недолго. Скорее всего, считанные дни. Как ни малы были его знания о внешнем мире, он все же понимал, что рано или поздно его связь с умершими игрушками будет замечена и полицейские попытаются его схватить. Да что там — уже пытаются. Однако он принял все меры предосторожности, какие только смог придумать, и считал себя вправе гордиться. Он недаром назывался Познающим — открывающим новое, искателем знания, лучшим из лучших. Ни один из братьев и сестер общины не смог бы так долго продержаться во внешнем мире, не привлекая к себе внимания. Большее, что смогли до него, — наладить хиленькую торговлишку да научиться отваживать надоедливых туристов. Он был лучшим! А чем ему отплатили? Несправедливым наказанием? Ежедневным унижением? Тем, что его, Познающего, во искупление заставили заниматься бессмысленной черной работой? И за что — за подростковую шалость. За обыкновенную неосторожность. За полудетское любопытство. За грех, который на протяжении непомерно долгой, по меркам внешнего мира, жизни вольно или невольно совершал каждый третий «родственник»...