Что же касается мужа, то он – хотя и крупный инвестор – после двухлетнего перерыва снова охладел к женщинам и спит с такими же, как сам, удачливыми инвесторами.

Смутившись, я оглянулся по сторонам в поисках иной темы и увидел на тропинке прислушивавшегося к нам зайца.

– Это заяц! – воскликнул я, но Пия не удивилась, и я продолжил. – Что, впрочем, понятно… Потому что это парк…

– В этом парке водятся не зайцы, а белки, – сказала она. – А заяц сбежал из зелёной таверны…

– Зелёной? – переспросил я.

– Ресторан тут такой – ”Зелёная таверна“: лучшее в городе рагу из зайцев! Не слышите запаха?

Я потянул носом воздух и снова услышал запах сирени.

– Ингрид Бергман ходила только в ”Зелёную таверну“, – сообщила Пия. – И кушала только это рагу. И твердила, что если кушать его, то никогда не умрёшь. По крайней мере – пока не надоешь ближним.

– Но она ведь это… Всё равно!

– От рака. Она была моя мать.

– Да? Я как раз подумал, что вы похожи на неё, – сказал я, пытаясь не думать о зайцах в желудке легендарной актрисы. Тем более – покойной.

– Лицом – да, я похожа на неё. Но у меня ноги… Две гадюки с апельсинами!

– Неправда! – испугался я, но, не заметив вокруг ничего необычного, передразнил её. – «С апельсинами»!

– Ну, с яйцами! – засмеялась она. – Со страусовыми!

Я ужаснулся. И снова стал озираться.

– Смотрите, лошадь! – и кивнул в сторону выскочившего из-за рощи пятнистого рысака, запряженного в белую колесницу. В ней – под красным козырьком – сидели вразвалку два жирных африканца в жёлто-синих робах и с чёрными тюрбанами на выбритых черепах.

– Да, – подтвердила Пия, – это прогулочный фаэтон для романтиков. Я вас как-нибудь прокачу.

– Нодар! – услышал я вдруг мужской голос, но не нашёл его. – Сюда, сюда, в колесницу!

Присмотревшись к колеснице, я разглядел на облучке крохотную фигурку мужчины по прозвищу Клоп, которого в последний раз видел пятнадцать лет назад в Петхаине.

– Это Соломон! – воскликнул я и в возбуждении схватил Пию за локоть. – Соломон Бомба!

– Да, клянусь мамой, я и есть Соломон Бомба! – подпрыгнул Клоп и придержал рысака. Рот у Соломона был забит золотыми коронками. – Узнал меня всё-таки! Клянусь детьми, это я и есть, Соломон Бомба!

– Соломон! – повторил я в радостном смятении и подступил к фыркнувшей лошади. – Как ты живёшь, Соломон?

– Я прекрасно живу: лошадь, воздух, Нью-Йорк… У меня есть ещё одна! Я имею в виду лошадь… Болеет сейчас, но хорошая! Даже лучше этой, хотя лесбиянка! Но это здесь модно! А ты давно? – кричал Соломон, свешиваясь с облучка и слепя меня золотой улыбкой.

– Нет! – прокричал и я. – Сегодня.

– Слушай, это здорово, что ты тоже приехал! Клянусь детьми, это очень здорово! Здесь хорошо, это Америка… А кто это с тобой, жена?

– Не моя, нет, это Пия! Она тоже живёт в Америке!

– Я её прокачу в любое время бесплатно! Пусть только напомнит, что знает тебя. А хотите прокачу прямо сейчас, а? Это просто заирцы! Я их сейчас высажу…

– Нет, Соломон, ещё успеем! Езжай себе с миром! Скажи только: когда же придёт Мессия?

Соломон громко рассмеялся:

– Всё ещё помнишь, да? В Талмуде сказано так: Хрен с Мессией, пусть себе приходит, но видеть его не желайте… Понимаешь? – и тряхнув поводьями, Соломон рванулся вперёд, отчего тюрбаны на заирцах дрогнули и завалились за сиденье из белой кожи.

– Это Соломон Бомба! – повторил я Пие, сплёвывая с губ красную пыль из-под колёс умчавшейся колесницы.

– А что вы сказали ему обо мне?

– Ничего. Он спросил – не вы ли моя жена?

– Нет, не я! – вспомнила Пия. – А что, у вас есть жена?

– Конечно, есть! – признался я.

– А почему вы всё время молчали? – спросила она.

– Когда это «всё время»?! А во-вторых, это ни при чём.

– Как же ни при чём? – вырвалось у неё. – Хотя… Вы правы: ни при чём… Расскажите лучше об этом Соломоне.

Рассказал я обстоятельно, поскольку Пия спросила о нём в поисках посторонней темы.

В Петхаин Соломон приехал с абхазских гор, где после смерти родителей оказался единственным евреем. И где за тёмный цвет и крохотный объём его прозвали Клопом. Поселился в нашем дворе, в подвальной комнате с окнами на уровне земли.

Я завидовал ему. Он родился раньше меня, жил один и был сиротой. Петхаинцы жаловали его, но относились к нему с улыбкой. Не столько даже потому, что он напоминал клопа, сколько потому, что притворялся, будто не понимал того. Божился, например, что в школьные годы был капитаном самой сборной баскетбольной команды высокогорной Абхазии, а потом – самым неутомимым любовником на гудаутском пляже. Куда для встреч с заезжими блондинками спускался летом с гор и нанимался спасателем.