На телеэкране возникло изображение разговаривающей пары, уже хорошо известное Колапушину, только оно не прыгало, не перемещалось и не раскачивалось, как то, которое ухитрился заснять Роулз, а было неподвижным, потому что его снимали с нижней точки. Хорошо был виден и сам Роулз, с яркой раскраской, в шикарном головном уборе из страусиных перьев на голове, пляшущий с тамтамами вокруг Ребрикова и девушки.

И разговор их тоже был хорошо различим, хотя особо большого значения это теперь и не имело – он и так был неплохо записан на той пленке, которая осталась в кабинете Колапушина.

Зато на этой пленке был отчетливо виден тот маленький предмет, который передала Ребрикову девушка.

Это оказался маленький черный сотовый телефон!

– Эти кадры сняли наши репортеры, – объяснил Смолин. – Они хорошо умеют работать скрытой камерой.

– Черт бы их побрал, этих ваших репортеров! – Колапушин в гневе совершенно позабыл о том, что Смолин все-таки генеральный директор федерального телеканала. – Девушка их заметила, стала петлять в метро и ушла не только от вашего идиотского топтуна, который следил за ней совершенно бездарно, но и от нашего сотрудника! Ну и что нам теперь толку от того, что мы знаем про этот сотовый? Даже номер его неизвестен! Где нам прикажете теперь эту девицу разыскивать?!

– Номер неизвестен, Арсений Петрович, это правда. А вот девушка... – Смолин снова открыл кейс, достал лист бумаги и протянул Колапушину. – Там ведь был не только этот «идиотский топтун», представьте себе. Она и должна была уйти от него и успокоиться, что благополучно и произошло. После этого она поехала домой. Вот вам все ее координаты.

– Что вы сделали с девушкой?! – быстро спросил Шугаев.

Смолин равнодушно пожал плечами:

– Ничего. Проводили ее до дома, узнали адрес и имя. Дальше все было довольно просто. На телевидении она не работает, это выяснилось моментально, но мы предположили, что она может быть каким-то образом все-таки связана с игрой «Шесть шестых». Проверили ее по базе данных на игроков – и не ошиблись. Действительно, эта Мария Калач когда-то пыталась пробиться на съемки, но не прошла отборочную игру. А координаты ее в базе данных на игроков сохранились. Вот я вам распечатку страницы со всеми ее данными и принес.

– А кто в редакции имеет доступ к этой базе данных? – быстро спросил Колапушин.

– Да кто угодно... Эти сведения никакого особого секрета не представляют – обычные анкетные данные, результаты тестирования психологов и фотографии.

– Но ведь для того чтобы залезть в эту базу данных, нужно было бы зайти в кабинет Аннинской? – продолжал допытываться Колапушин. – Разве в кабинет шеф-редактора может зайти кто угодно и тем более воспользоваться ее компьютером? А ведь эта база именно там и хранится.

– Совершенно не обязательно было для этого заходить к ней в кабинет. У нас же там локальная компьютерная сеть по всем редакциям. Мало ли кому из редакторов или кому-нибудь еще понадобится ну хотя бы по внешности игроков для съемки подобрать. Так что в эту базу можно было влезть из любого кабинета, где имеется компьютер. Да и вообще у меня создалось впечатление, что девица, судя по всему, имеет ко всей истории минимальное отношение – просто передала то, что ее попросили. Кто попросил – выясняйте у нее сами. А я просто беспокоюсь о судьбе наших денег.

– Значит, вас беспокоят ваши деньги? А то, что убит человек, вас совсем не беспокоит? – угрюмо поинтересовался Шугаев.

– Воскресить Троекурова я не могу, Павел Александрович. Но я перевел на счет его вдовы пятьдесят тысяч долларов. Это пока все, что я могу для нее сделать. Позже мы попробуем подыскать для нее подходящую работу на нашем канале.

– Вот как? – задумчиво спросил Колапушин. – Перевели деньги, даже не дожидаясь конца расследования?

– Деньги ей нужны сейчас. А расследование... Вы знаете, Арсений Петрович, у меня к вам есть одно предложение. У нас есть криминальная программа, где мы рассказываем о расследовании различных преступлений. Приглашаю вас выступить в ней и рассказать о расследовании именно этого дела.

– Для этого его необходимо для начала хотя бы раскрыть, Борис Евгеньевич.

– А я как-то не сомневаюсь в том, что вам это удастся. Кстати, – Смолин хитро улыбнулся, – случайно, это не ваш негр там приплясывал? И съемку заодно вел, правда? Интересно, куда он камеру пристроил – в барабан или в этот свой тюрбан? Хорошо-хорошо, не отвечайте, я понимаю, что вы не все можете мне рассказать. Но знаете, великолепная находка! Из вас, между прочим, мог бы получиться очень хороший режиссер – это я без всякой иронии говорю. Вот только у меня создается впечатление, что вы нас – я имею в виду телевизионщиков – не слишком-то жалуете. Или я не прав?

– Правы. Мне очень не нравится и то, что вы нам показываете, и то, что у вас происходит.

– Вот и скажите об этом с экрана сами! Вы думаете, я боюсь острого разговора? Ошибаетесь! Я дам вам полчаса – это очень много, поверьте. Половину этого времени можете посвятить своим взглядам на телевидение. Обещаю – никакой цензуры не будет! Единственное условие – вам нужно будет обязательно дома порепетировать, чтобы точно уложиться в отведенное время. Иначе – уж извините – придется вырезать. Ну как, вы согласны?