– Я хочу это смотреть?! – Колапушин задохнулся от возмущения.

– Ну, не вы лично. Но мы же не можем делать программы, опираясь на мнение одного, пусть даже и очень умного, телезрителя. Мы должны учитывать мнения всех телезрителей, Арсений Петрович! А они хотят смотреть именно такие передачи.

– И откуда же вам так хорошо известно мнение всех телезрителей? – саркастически спросил Колапушин.

– А вот тот самый рейтинг, который вам так не нравится. Хотите – верьте, хотите – нет, но это очень точный показатель зрительских предпочтений. Мы обязаны прислушиваться к мнению зрителей – иначе просто не выживем. Ни один серьезный рекламодатель не даст свою рекламу в программы с низким рейтингом, и мы попросту останемся без денег!

– То есть вы хотите сказать, что содержание программ вам диктуют сами телезрители?

– Совершенно верно, Арсений Петрович! Не впрямую, конечно, но смысл именно таков! Содержание передач нам диктует общество! А мы просто зеркало этого общества, поймите! Согласен – кривое, треснувшее, грязное, но только зеркало! В котором вы видите самих себя. И эту проблему только на уровне телевидения решить невозможно – уверяю вас.

– И кто же должен ее решать, по-вашему?

Смолин неопределенно пожал плечами:

– Не знаю... Государство... Общество... Госдума, правительство, президент. Но только не с помощью громких слов, которых я слышал уже в своей жизни предостаточно. Телевидение – дорогая игрушка, очень дорогая, Арсений Петрович! И если не будут решены вопросы с источниками его финансирования, все громкие слова так и останутся пустым сотрясением воздуха, уверяю вас. Музыку всегда заказывает тот, кто за нее платит. За все надо платить!

– За все надо платить, – задумчиво повторил слова Смолина Колапушин. – За все... За все платить... Вы правда перевели вдове Троекурова пятьдесят тысяч долларов?

– Перевел. Вы считаете, этого мало?

– Знаете... Раз уж у нас с вами получился такой разговор, давайте-ка я вам кое-что расскажу и покажу. Может быть, тогда вы лучше поймете, что я имел в виду, ругая ваши программы. Я считаю, что случившееся – прямой результат вашей деятельности! – Колапушин встал и, обогнув свой письменный стол, пошел к шкафу, на полке которого стопкой лежали видеокассеты с записью игры «Шесть шестых».

– Ну вот, теперь вы все знаете. – Арсений Петрович остановил видеомагнитофон на стоп-кадре с крупным планом весело улыбающегося Троекурова. – Я не стану показывать дальше – у вас же у самих есть все эти пленки, – можете сами проверить правдивость моих слов.

– Тезка-тезка... – тяжело вздохнул Смолин, до этого только молча смотревший на экран и слушавший объяснения Колапушина.

– Он что, был так падок на деньги?

– Он любил деньги, как и все нормальные люди. Но дело совсем не в этом.

– А в чем же?

– Знаете, у врачей есть такой термин – «неоперабельный рак». Вот у него был как раз такой. Он не протянул бы и года, Арсений Петрович.

– Да, на вскрытии это определили. Но мы еще не успели выяснить, было ли ему самому об этом известно. Оказывается, было. Он что, сам рассказал вам об этом?

– Он не рассказывал об этом никому. Даже жене. Теперь вы понимаете, почему он на это все пошел?

– Понимаю, Борис Евгеньевич. Скажите... Если Троекуров никому не рассказывал о своей болезни, то как же узнали о ней вы?

– Я стремлюсь знать о своих людях как можно больше. Особенно о тех, кто связан с деньгами. Он обращался в одну частную клинику, я дам вам ее координаты. У нас спасти бы его уже не смогли – он слишком все запустил. Ему, правда, порекомендовали поехать в Германию, но, насколько я понял, и там смогли бы только ненадолго отсрочить конец.

– Опять ваша служба безопасности? – Колапушин скривил губы и укоризненно покачал головой. – Вы пользуетесь очень некрасивыми методами!

– Некрасивыми?! – Смолин широким жестом показал на телеэкран с улыбающимся Борисом Троекуровым. – Если бы вы только знали, Арсений Петрович, сколько раз меня и предавали, и продавали...

– Все равно ваши методы мне абсолютно не нравятся! К тому же они совершенно незаконны! Кстати, о законах... Вы ведь можете теперь потребовать назад свои пятьдесят тысяч долларов.

– Вероятно, могу. Но я не стану этого делать.

Колапушин посмотрел на Смолина с удивлением:

– Почему? Троекуров же был преступником – вы сами это видели!

– За свое преступление он уже расплатился, и слишком дорого. Вы же понимаете, почему он пошел на это. А я не стану отбирать деньги у вдовы с ребенком. Ей и так придется несладко, особенно после того, как вы сами обо всем этом расскажете с экрана.

– Вы неожиданный человек, Борис Евгеньевич! Не удивлюсь, если вы знаете, кто за всем этим стоит.