При всем при том – тело свое он каким-то образом чувствовал. Упругую резину, обувавшую шасси, тонкий, вибрирующий и звенящий слой брони, давление в топливопроводе, упрямое знание «пройду – не пройду» – это к новым габаритам.

Олаф Эстергази отбросил назад шлем, снял маску, но блистер поднимать не спешил, оставаясь невидимым для суетливых техников.

Показатели были ни к черту. Последний выпускник учебки проделал бы обязательные упражнения быстрее и четче него. И не проходило ощущение, будто приходится держать руки поверх чужих негнущихся пальцев. Попробуйте есть таким образом с помощью ножа и вилки. Или пуговицу расстегнуть. Или хотя бы «молнию». Это в профессии, где все зависит от своевременности и ювелирной точности. Да он ложку до рта не донесет, не перемазавшись.

Это в самом деле лучше гидравлического пресса?

– Кто вообще решил, будто это хорошая идея?

Адмирал размашисто хлопнул себя по уху, угодив при этом но наушнику. Колпак кабины отсекал наружные звуки, и вопрос прозвучал внутри его головы, заданный с такой интонацией, словно собеседник долго над ним размышлял и пришел к неутешительным выводам. Мы сошли с ума, когда связались с этим проектом. Впрочем, некоторые считают, будто Эстергази были сумасшедшими всегда. Якобы это у нас генетическое.

– Ру... Рубен? – спазм сжал гортань, звук из нее вышел, вытолкнутый только усилием воли.

– Ну вот это едва ли. То было имя тела.

Не в слова вслушивался дед, но в звуки голоса, улавливая в них усталость и нежелание длить что бы то ни было. В том числе и пустопорожние разговоры о войне и долге. Потому что смерть кладет границу, и это следовало бы знать.

– Ты в целом – как?

– Пока не распробовал, – но дед не поверил иронии. Фальшивые искорки бравады, за которыми одно одиночество. – С чего вы решили, будто это будет лучше пилота и лучше машины, взятых порознь? Я могу сколько угодно думать про эту клятую ручку, но от того она с места не двигается.

Голос звучал чуть механистично, совершенно так, как искажают его динамики связи. Но это был тот самый голос, с бездной знакомых интонаций, и с настораживающей горсточкой новых. Отвечай он на вызов, скажем, по комму, Олафу бы и в голову не пришло переспросить: мол, кто? И щеки тогда не были бы... мокры.

– А говоришь ты как?

– А ты?

– В смысле? Воздух, легкие, гортань, язык, альвеолы...

– Ну, а если бы тебе в детстве не преподали начатки анатомии, был бы ты так уверен? Наполнитель, мембрана, возбуждение радиоволны...

– Ээ... давно? В смысле – давно ли мне следовало догадаться надеть... это? – адмирал тронул пальцем ухо.

– Нет.

Адмирал поклялся бы богом, что слышал в голосе усмешку.

– Но, разумеется, это не первая фраза, которую мне удалось выговорить вслух. Первая была... не будем ее вспоминать.

– Не будем, – откликнулся дед и замолчал. О чем они могут говорить теперь? За оттенками речи, за всеми привычными бравадами слышалась ему некая отстраненность, словно зашли в комнату, где ты валяешься с книгой, и отвлекают пустяками на интересном месте. Солдат должен быть здесь и сейчас. А в ином качестве Рубу обретаться не позволят. Рубу? Мда...

– Без пилота, выходит, не обойтись.

Некоторое время в наушниках стояла напряженная тишина.

– Я не хочу никого в кабине. Кто бы он ни был... чужие руки на рычагах. Они никогда не сделают достаточно хорошо, сам знаешь.

Раздражение в голосе было очень непохоже на Руба. Сколько помнил дед, мальчишка умел держать себя в узде. Впрочем, откуда ему знать, каково это: кто-то управляет тобой, сидя на твоих же коленях? Тьфу... ассоциации. Но, верно уж не для Эстергази удовольствие.

– Этот вопрос... можно было бы решить, – сказал он.

– Уж не ты ли его решишь?

– А почему бы и не я? Резервы выметены, – это прозвучало беспощадно. – Речь сейчас о том, чтобы ставить в строй курсантов первых лет обучения. Восемнадцатилетних. Полагаю, что я...

– У тебя руки дрожат.

Старый адмирал стянул перчатку. Обида, смешно сказать, встала поперек горла. Посмотрел на свою руку, как на чужую, с неожиданным отвращением: бело-розовая, с узловатыми вздувшимися венами и пятнами пигмента. Дрожала она самую чуточку, почти незаметно.

– Отдается, – холодно констатировал внук с интонацией «много вас тут, и каждому хочется». – Ты хотя бы представляешь, как я ощущаю человека? Мягкое, беззащитное, наполненное жидкостью существо, с пульсацией в жилах, с непрерывной сменой температуры и влажности покрова, с вибрацией, прокатывающейся по костям. Бессильный сгусток протеина. Моллюск без раковины! Ты наводишь электромагнитные поля, ты знаешь? Мне приходится их учитывать и делать поправки.

И неожиданно, с горячечной яростью и силой: