Он опустил занавеску и отошел от окна. Решил: как бы его не мучило любопытство, принципиально не будет спрашивать у сына, когда тот придет с бульвара, кого там убили на этот раз.

Игорь, впрочем, этого и не знал. Заскочив по дороге домой, он сообщил лишь о том, что площадь возле гостиницы «Россия» оцеплена со всех сторон, что никого не пускают ни туда, ни обратно и что милиционеры вконец озверели – хватают людей без разбору и тащат неизвестно куда.

– Кого-то, говорят, там убили. А кого, непонятно. Кто-то говорит: одного авторитета, а кто-то – двух следователей. При этом все ругаются и требуют пропустить их на площадь.

Еще Игорь пожаловался на то, что ему в толпе отдавили ногу и, видимо, в качестве компенсации за физический ущерб попросил сказать по секрету: кто такой Демиург и как ему, папе, удалось одурачить его.

Романов задумался. Стараясь ни в чем не солгать и вместе с тем не проговориться, до какого состояния ничтожества довел его Демиург, произнес туманную фразу о том, что у маньяков масок на лице штук, наверное, по сто и заглянуть под них ему еще не удалось.

– А что касается того, как я его одурачил? – тут Романов решил вообще ничего не скрывать. – Я, Игорь, никого не дурачил. Демиург подумал, что я не представляю для него угрозы, и отпустил меня. Но он ошибся. И я ему это скоро докажу.

Судя по кислому выражению лица, ответ Игоря не удовлетворил. Не дождавшись пояснений к тому, что уже было сказано, он собрался и, пожелав папе доброй ночи, тихо вышел.

«Ну и пусть! – не стал ни о чем жалеть Романов. – По крайней мере, мне нечего стыдиться – я рассказал так, как было на самом деле. Или почти так… Вот выполню обещание поймать Демиурга, тогда и буду хвастаться».

А пока Романов сам продолжал находиться в чужом плену. Стоило ему, не выключая ночника, раздеться, лечь в постель и закрыть глаза, как в ту же секунду он снова оказывался на полу в квартире Январского и снова слышал раздраженный голос Демиурга:

«В том, что случилось, вам, Василий Сергеевич, кроме себя, винить некого…»

«Вы же ремесленник…»

«За одно только выражение: „Страх смерти ничто в сравнении с самой смертью!“ – вас надо выгнать из Союза писателей и предать смерти…»

«Как же я вас всех ненавижу!»

Романов открыл глаза. Посмотрел на пол, поблагодарил Бога за то, что под ним – пол его квартиры, а не квартиры Январского, встал, оделся и сел в кресло перед выключенным телевизором.

Внезапно затрезвонил стоявший на журнальном столике телефон. Романов посмотрел на настенные часы, показывающие половину двенадцатого, протянул руку к трубке и тут же одернул ее. По тому, как звучал звонок – надрывно, тревожно, так, словно хотел предупредить об опасности, решил, что знает, кто именно звонит ему в столь позднее время.

Романов втянул ноги в кресло. Кончиками пальцев осторожно отодвинул телефон подальше от себя и, мысленно прося его замолчать, заткнул ладонями уши. Телефон послушался – умолк. Однако не прошло и минуты, как затрезвонил вновь.

На этот раз звонок, казалось, звучал пронзительно резко, угрожающе, зло, так, словно у человека на другом конце провода заканчивалось терпение, а вместе с ним и время, когда еще не поздно уладить миром дело, ради которого он звонил.

Романов не выдержал и схватил трубку.

– Алло! Не разбудил? – услышал уже ставший знакомым раздраженный голос.

Романов молчал – не знал: стоит ли ему разговаривать с Демиургом, а если стоит, то о чем разговаривать и как.

– Извините, Василий Сергеевич, если побеспокоил. Но тогда у Январского не было возможности услышать вас.

– Что вы хотите услышать от меня? – прошептал Романов. – То, что смерть – ничто в сравнении со страхом смерти, да? Я всё понял. Она – ничто… Этого достаточно?

И тут же подумал: «Только бы сейчас он не принялся доказывать мне, что человек ради того, чтобы не умереть, с готовностью согласится на мучения и страх! Только бы он…»

– Значит, вы изменили свое мнение?

– Изменил… да.

– А самому нельзя было до этого додуматься? А?

Романов молчал.

– Эх, Василий Сергеевич, Василий Сергеевич! – вздохнул Демиург. – Вычурность – вот ваша беда и беда таких, как вы – модных литераторов! Ради красного словца, красивой фразы вы и такие, как вы, готовы исказить идею и принести в жертву здравый смысл… Вы понимаете, о чем я говорю?

– Нет, – прошептал Романов. – Простите, что вам от меня еще нужно?

«Только бы он сейчас не принялся доказывать мне…»

– Я вам скажу что. Вы, наверное, будете удивлены, но вы мне интересны! Да-да! В нашем Мухосранске, как вам должно быть известно, интересных людей крайне мало. А точнее говоря: их совсем нет! Кругом, куда ни кинь, одна воинствующая серость, одна тупая ограниченность, дрянь…

Романов осторожно перебил Демиурга. Спросил: чем же он ему интересен.

– Чем? – переспросил Демиург. – Тем, что я до конца так и не понял, что вы за человек. С одной стороны, вы чванливы и хотите выглядеть значимее, чем есть на самом деле. Вы пользуетесь не заслуженной известностью и пьете, как говорил Светлов, не по таланту…