– А что вы подчёркнете при выписке?" – спросила она, как бы утверждая этим, что главное – не спасение больного от смерти, а хорошие показатели.

– Подчеркну то, что получится, – ответила я, и глазом не моргнув.

– А вы уверены в том, что он у вас не умрёт?

– Нет, не уверена, но приложу все силы, чтобы его спасти.

– Как вы посмели положить без моего разрешения такого тяжёлого больного?

– Для спасения жизни ему нужна была срочная госпитализация, а не ваше разрешение.

Ксения Алексеевна возмутилась моим поведением. Она была очень строгим руководителем. В отделении был идеальный порядок, медперсонал вымуштрован так, что не только возражать, но и глаз поднять не смели, когда она всех распекала, и все "ходили по струнке". Но меня возмущала её чёрствость по отношению к больному. Я была уверена в том, что права, и мне было очень обидно. Я не лила слёзы потихоньку, я разразилась громким плачем с выкриками упрёков в её адрес. Всё полотенце для рук было сырым от слёз и обильной слизи, идущей из носа. Я не стеснялась, зная, что разрядка нужна моей нервной системе. Горечь обиды нельзя держать в себе, её необходимо излить из себя сразу же для сохранения нервной системы. Заведующая, видя такую истерику, примолкла. Медсёстры сочувственно глядели на меня, зная характер своей начальницы. Больной стал поправляться, я научила его ходить с палочкой, и в истории болезни подчеркнула слово "улучшение".

В больнице был строгий контроль за выдачей лекарств, и медсёстры ежедневно представляли отчёт по каждой таблетке и инъекции, потому что расход лекарств на каждого больного полагался в размере 19 копеек в день. (Может, и 29 копеек, точно не помню). Это было ужасно! Качественно, как меня учили в институте, лечить больного было невозможно. Зато это называлось бесплатной и общедоступной медициной, и этим гордилась наша страна. Однако, выход всегда находился. Для того, чтобы качественно лечить тяжелобольных, нужно было положить в больницу людей с пустяковыми болезнями, которым лекарств достаточно было выдавать на 3 копейки. Это были любители отдохнуть от работы и хорошо поесть. Питание было замечательным, так как повар Семёныч вкладывал душу в свою ремесло, и всё, сделанное его руками, было необыкновенно вкусно. Это также привлекало пенсионеров полежать в больнице и отдохнуть от дел.

Работая в терапевтическом отделении, я должна была дежурить по ночам. Тогда на мои плечи сваливалась ответственность за всех больных в стационаре, и особенно за тех тяжелобольных, которых привозили на скорой помощи. Мне приходилось решать, госпитализировать больного или оказать помощь и отпустить домой, советоваться было не с кем, а, значит, мне нужно было знать не только невропатологию, но и терапию. Это расширяло кругозор и помогало в диагностике.

Чтобы стать хорошим врачом, необходимо приобретать опыт, анализировать все случаи смерти больного. Ничто лучше не раскрывает глаза врачу, как участие во вскрытии трупов. Я ездила на все вскрытия, чтобы знать, правильно ли поставлен диагноз, не было ли скрытых заболеваний, которые могли привести к смерти. Вскрытия, как и ночные дежурства, способствовали профессиональному росту врача. Иногда врачи не знали, отчего умер больной, и писали диагноз более вероятный. Случалось, что лечили от одной болезни, но он умирал от другой. Было ещё один важный показатель работы больницы – это расхождение диагнозов. На вскрытия ездили зав. отделением и главврач по обязанности, а я, одна из врачей, ездила на вскрытие из интереса к медицине. Они трепетали: что скажет патологоанатом? А меня интересовало, отчего же умер больной? Цели у нас были разные. Так однажды они склоняли патологоанатома к своей версии, и, увидев большие изменения в сосудах сердца, попросили патологоанатома не вскрывать дальше, чтобы было совпадение диагнозов. В истории болезни и амбулаторной карте этого больного зафиксированы приступы, непохожие на необычные гипертонические кризы. Такие бывают у больных с феохромоцитомой. Я недавно окончила институт и ещё помнила редко встречающиеся болезни, а они их уже забыли. Я попросила патологоанатома посмотреть надпочечники – там оказалась феохромоцитома. Своевременно не удалённая, она мучила больного много лет и, наконец, привела к смерти. У врачей появилось расхождение в диагнозах, а я обогатилась опытом. Этого мне не простили и больше на вскрытие меня не брали.

Мне отомстили. Все врачи получали квартиры через два года. Моё место в очереди на квартиры в горисполкоме была девятым. Студенты, окончившие вместе со мной институт, уже получили квартиры и обменяли их на другие города. Моё же место в очереди стало через два года одиннадцатым. Мне объясняли это тем, что очередь на квартиры для врачей сделали общей со средним медперсоналом и посоветовали обращаться по месту работы. Глав врач Зинаида Дмитриева Кульпова ответила мне:

– У меня квартир нет. Больница квартиры не строит.

– Но дома строит наш Красноволжский комбинат, рабочих которого мы лечим.

– Вот и идите к директору комбината.

Я пришла к директору комбината, и он мне отказал:

– Я не знаю, кто вы, и вижу вас в первый раз. Ваш главный врач мне ничего о вас не говорил. Если вы нужны больнице, то главврач будет ходатайствовать о вас.

Я была не нужна. Ежегодно на моих глазах рядом с больницей вырастало по одному пятиэтажному дому, построенному комбинатом для рабочих. Семь процентов жилой площади комбинат отдавал горисполкому. Я ходила в горисполком, но там опять ссылались на главврача.

Квартиру я все-таки получила. Однажды, второго апреля, когда Волга была ещё подо льдом, я бежала в Заречный к своему малышу и провалилась в полынью. В Заречном тогда на короткое время появился детский врач, который не разбирался в нервных болезнях. Я продемонстрировала все симптомы ишиаса и получила больничный лист на один месяц, то есть до того времени, как по Волге пошли пароходы. Больные узнав, что я провалилась под лёд, перепугались. Активисты-коммунисты написали заявление в горисполком, собрали очень много подписей и пришли большой толпой на приём в горисполком. Благодаря им я получила двухкомнатную квартиру со всеми удобствами, на пятом этаже, с видом на Волгу. Пятый этаж меня устраивал: никто не бросит окурок и не вытрясет половик на мой балкон, да и давление атмосферы там было меньше. Но я ещё долго не верила, что у меня собственная квартира, и я независима.

Уволить меня было невозможно и придраться было не к чему. В неврологической службе, которая не имеет никакого отношения к нашей больнице, меня ценили. Я занималась статистикой заболеваемости по больничным листам на Красноволжском комбинате, на котором работали более 5000 человек. Меня интересовала связь заболевания с условиями труда, полом, возрастом, профессией. Я еженедельно выходила на Красноволжский комбинат, знакомилась с условиями труда, участвовала в трудоустройстве своих больных. Был накоплен огромный статистический материал, и моя статья была напечатана в сборнике научных трудов Ивановской области. Под статьёй подписались ещё двое. "Так у нас положено", – объяснила мне мой куратор из областной больницы, под руководством которой я работала. Кроме этого, я была председателем общества "Знание". Председатель из меня – никакой, но я охотно читала лекции о здоровом образе жизни везде, где только можно: по радио, на производстве, в вытрезвителе, в следственном изоляторе. Самое главное было в том, что показатель заболеваемости нервными болезнями у меня оказался самым низким по Ивановской области, и мне обещали дать высшую категорию, но для этого кроме собеседования нужно было сделать ещё одну работу по статистическим талонам – проанализировать заболеваемость и обращаемость по нервным болезням за три года и эффективность лечения. Это была каторжная работа: нужно было пересмотреть тысячи амбулаторных карт, находя их по статистическим талонам. Но оказалось, что статистические талоны писались не на каждое заболевание, так как у меня не было постоянной медсестры. За последний год сменилось 12 человек медсестёр, и талоны они не писали. Я не могла обманывать и отказалась делать эту работу. Получать категорию я не хотела, так как в деньгах не нуждалась. Кроме того, имея высшую категорию, я попадала в зависимость, потому, что должна была бы и все показатели своей работы подтягивать под высшую категорию и подавать такие сведения, какие мне прикажут.