– Слабо, – согласился Сергеев.

– То-то… Израиль Борисович – никудышный педагог. Он вообще мало воспитывал Бравика, он всегда был на работе. Но юный Бравик все видел и все правильно понимал. Конечно, вы можете сказать, что это все – этакая околофрейдистская бодяга. Но ведь он и в доктора-то пошел потому, что отец вовремя что-то сказанул о трепачах и верхоглядах и о профессии для настоящего мужчины. Так что тихий Израиль Борисович всегда был в авторитете у вашего друга. Бравик знал, что должен сравняться с отцом. И достижение этого равенства для него долго было главным. Может быть, поэтому его отношение к больным, особенно в молодости, было несколько… суховатым.

– Нормальное у него было отношение, – сказал Сергеев. – Он много работал. И тогда, и сейчас.

– Э-э… Конечно! Бессердечный Бравик лучше слезливого неумехи – это бесспорно.

Но малая толика лирики ему бы не повредила.

Сергеев достал из пачки еще одну сигарету.

– Помните Папу Шехберга? – спросил гость. – Шехберг отдавал должное Бравику. Его рукам и голове. Но как Шехберг однажды сказал? "Цены бы Грише не было в автосервисе". Помните?

– Помню.

Да, Папа относился к Бравику странновато. Бравика это задевало. Сам он Шехберга очень уважал.

– Можно сигарету? – спросил гость.

Сергеев протянул ему пачку. У него уже саднило в горле, но подобный разговор был бы немыслим без курева.

– Коньячку, – напомнил гость.

Сергеев послушно отхлебнул. Мерзнуть он перестал.

– Ваш Бравик… – гость элегантно затянулся. – Ваш Бравик вовсе не чурбан. Он нередко думал – что-то не в порядке в его Датском королевстве. И всякий раз, когда он совершал ошибки, он ехал к Пряжникову. На Остоженку или в Перхушково.

Они играли в шахматы. Сегодня… – Гость посмотрел на часы. – Собственно, уже вчера – Бравику пришло в голову, что за ошибки ему придется расплатиться смертью Пряжникова. За все свои ошибки. За прошлые и за будущие. И ему стало страшно.

– Да бросьте! – раздраженно сказал Сергеев. – Вы слишком мудрите!

– Не верите? Зря. Непохоже на Бравика, да? Некоторые оголтелые прагматики иной раз нарезают такие идеалистические виражи! Только диву даешься! И потом – баланс. Бравик не зря ездил к Пряжникову.

– Да мы все к нему ездили, – буркнул Сергеев.

– Верно. И каждый – за своим. Баланс… В своей повседневной практике Бравик отличался от Пряжникова. Семен Петрович ведь добряк каких мало. Как он всегда обласкивал бессемейных старух, не спешил их выписывать, игнорировал лишние койко-дни… А Бравик полагал, не без оснований, что его бесстрастность в этой жизни уравновешивается сердечностью Пряжникова. А теперь Пряжников погибает, и нарушился баланс. Вот Бравик и расплакался.

– Как-то все это чересчур… психологично.

– Ну, знаете, – холодно сказал гость. – Вы же не мальчишка, не стоит отказывать себе в умственной деятельности.

Сергеев бросил вниз окурок и заглянул в палату. Сенька дышал. Сергееву показалось, что настольная лампа светит слишком ярко. Как будто это могло мешать Сеньке. Он поставил ее на пол, за кресло.

Гость стоял на балконе, упираясь локтями в поручень, и смотрел в темноту.

– Что-то забыли? – спросил он.

– Я обещал Никону, что позвоню.

– Не надо, – посоветовал гость. – Он спит. Выпил водки и спит. Позвоните утром.

А еще лучше – поезжайте к нему домой утром.

– Да, пожалуй…

– Поезжайте, поезжайте. Утром вы здесь будете не нужны.

– Ну, а что Никон? – спросил Сергеев.

– В смысле?

– Что вы думаете о Никоне?

– Геннадий Валерьевич, это вы думаете о Никоне. А я о Никоне знаю.

Гость побарабанил пальцами по поручню, развернулся, посмотрел сквозь оконное стекло в палату, потом посмотрел на часы.

– У вас слишком отточенные формулировки. Слишком верные для нормального разговора.

– А разве у нас с вами нормальный разговор? Ничего себе – "нормальный"! Это же бред, мистика, черт знает что…

Гость оперся спиной о поручень и сунул руки в карманы халата.

– Ну, слава богу. Хоть с этим вы согласны. Но все-таки – кто вы такой? Вы все знаете. Все-то вы знаете…

– А я-то уж обрадовался, что вы перестали "почемукать". Я – символ, понимаете? Я обстоятельство, даже, если хотите, формальность. Я всегда сообразен тому, с кем приходится иметь дело. И мое нынешнее обличье, мои манеры – все это соответствует вашему психическому статусу. Кто я?.. Вот будь другой на вашем месте, я вполне мог бы ответить – "Я смерть". Просто и со вкусом. Но вы-то понимаете, что никакая я не смерть. И вообще, то, что все вы называете "жизнью", и то, что вы называете "смертью", это, если взглянуть со стороны, немного не то, что вам кажется. Вот, в доступных вам образах, – это такие равнозначащие составляющие одного процесса.

– Откуда это – "со стороны"? – живо спросил Сергеев.

Гость пропустил вопрос мимо ушей и с сожалением сказал:

– Эх, будь у вас философское образование – я бы с вами по-другому поговорил.

Итак – Никон? Тут все понятно! Мышечный тип. Нет, нет! – Гость вскинул ладони. – Все его достоинства при нем! Чудесный колоритный мужик, очень непрост по-своему.

Громила… Слуга царю, отец солдатам… Это вы все рефлексируете с вашим Бравиком. А Владимир Астафьевич не рефлексирует. Он из тех, что сначала стреляют, а потом задают вопросы.