– Не преувеличивайте, – устало возразил Сергеев. – Никакой он вам не "колоритный мужик", не надо так фамильярно. Он достойный и умный человек.

– Извините. Я отозвался о нем развязно. Извините. Я только хотел сказать, что в числе реакций Никона есть одобрение, равнодушие и активное – до рукоприкладства! – неприятие. А полутонов Никон не знает. Спросите его – что он думает о происходящем? Он, наверное, не ответит. Ничего он такого не думает. Света – дрянь и предательница. У Сеньки дела – говно. Чего тут думать? Надо лечить сколько можно и сидеть ночами. Остальное от лукавого. И он сидит, помогает лечить, кроет матом Свету. И ничего особенного не думает. А если бы стал думать, так надумал бы, чего доброго, что Сеньку должно вытащить одно его, Никона, присутствие рядом. Он же такой бугай, такой похуист. Какая уж там смерть – он же рядом.

Они помолчали. Потом гость вновь заговорил:

– Вот вы ничего не спросили о Майкле…

– Собирался, – сказал Сергеев. – Как раз собирался.

– А он, пожалуй, ближе всех вас к пониманию того, что происходит.

– Вот как?

– Представьте себе. Он же лет пять как отошел от вашей компании? Помните, почему?

– Помню, – сказал Сергеев. – Мишка женился.

– Так и вы все женились. И не по одному разу.

– Он очень сильно женат.

– Что значит "сильно"?

– Ну, у нас так шутят, – усмехнулся Сергеев. – "Сильно женат" – это значит счастливо женат. Прочно женат. На всю жизнь женат.

– Хорошо сказано. У него ведь сын?

– Да. Егор. Так что Майкл?

– Ваш Майкл всю жизнь идет в бой. Он герой, обычный и незамысловатый герой…

– Да бросьте вы! Почему у вас все так накатанно и гладко? Постоянно у вас наготове формулировка!

Сергеев вдруг разозлился, ему вдруг захотелось возражать.

– Слушайте, вам то ли хочется поспорить, то ли вы ни черта не понимаете в своих друзьях. Ваш Майкл – герой, говорят вам. Комсомолец-доброволец. И специальность у него соответствующая, подходящая – реаниматолог. "Отступать некуда, позади – заградотряд". Вы сами вспомните его трудовую биографию, его "си-ви". Что он сделал, окончив ординатуру? Он взял и уехал – то ли в Якутию, то ли на Камчатку.

К черту на рога. В Москве работы не было? Сколько угодно. Но он сказал – в Москве, где полпрофессора и два доцента на каждый квадратный метр операционной, самостоятельным человеком можно стать к сорока, может быть, годам. И нырнул в земство. И через семь лет вынырнул победителем. Через семь лет Майкл все умел и ничего не боялся. И никаким красавцам не позволял разговаривать с собой покровительственно. Потому что за красавцами всегда стояли старшие товарищи, наставники. А за Майклом там, в Якутии, никто не стоял. Один только портрет Войно-Ясенецкого висел на стенке в ординаторской*… Майкл там был один анестезиолог-реаниматолог в радиусе семисот километров.

– Мне это известно, – сказал Сергеев.

– Работать рядом с таким парнем – одно удовольствие. – Гость удовлетворенно кивнул. – Такой всегда берется за толстый конец бревна. Можно еще сигарету?

Сергеев достал из кармана пачку и пересчитал сигареты. Оставалось пять штук.

"До утра хватит, – подумал он. – По одной с этим, две до утра и одна потом". Они закурили.

– Вот послушайте, – сказал гость. – Когда умирает кто-то близкий, считает Майкл, кто-то свой, и ты все это видишь день за днем, то рано или поздно наступает момент отчуждения. Наступает миг, когда близкому человеку предстоит навсегда уйти в некую дверь. Ему одному предстоит войти в нее. Никому больше. Все прочие останутся по эту сторону. За той дверью – темнота. Иррациональное, непознаваемое, лежащее за пределами понимания. Человек войдет в ту дверь – и все. Он уже не здесь. Он более не принадлежит этому понятному и привычному миру.

Это страшно, невозможно… и это неизбежно. И в это мгновение, когда та дверь приоткрывается, те, кто проводил до двери, невольно бросают взгляд в дверной проем. Тогда-то и наступает миг холода и отчуждения. А не проводить до той двери нельзя. Недостойно это – не проводить.

Гость замолчал и грустно посмотрел на Сергеева.

Сергеев провел ладонью по лицу, вытянул ноги и подумал, как тяжело он устал…

Гость сочувственно сказал:

– Потерпите немного. Скоро утро. Выпейте.

Сергеев взял фляжку, отвернул крышку, сделал несколько глотков. Коньяк принес невероятное облегчение.

Гость неторопливо расстегнул пуговицы халата, снял его и небрежно бросил на перила балкона.

– А Саша?

– Простите?.. – Гость обернулся.

– Саша… Саша Берг.

– А… Берг… Горный лыжник… Это так… Детский лепет… Тут и комментировать особенно нечего. Сенька – его двоюродный брат. Они росли вместе. Сенька – его детство, его юность. Умер Сенька – закончилась юность. Хотя тоже драма.

Сергеев молчал.

– А что до вас, Геннадий Валерьевич… Вы подозреваете, что уход вашего общего друга будет концом компании. Пряжников был вашим праведником, вашим цементирующим компонентом. Никон дрался в кабаках, Берг роскошно катался на горных лыжах, Белов, Гаривас и вы развлекали компанию писательством, Браверман замечательно оперировал. Друг с другом вы пили, умничали, дружили. Но за советом вы бежали к Пряжникову. Он мирил вас с женами, у него вы жили после разводов, даже оставляли ему детей, когда уезжали со своими девицами в Прибалтику. Вы и теперь не разбредетесь. Но это будет не то. Бравик с Сергеевым – да. Никон с Гаривасом – да. Берг, Вацек, Белов – тоже да. Но вместе вам уже не собраться.

Боюсь, что не собраться. Может, это и лучше.

– С хрена же это лучше?

– Черт его знает… И вообще, кроме "лучше" и "хуже" есть еще много других категорий. Понятных, кстати, даже вам.

– Ну а Сенька? – глухо спросил Сергеев и в упор посмотрел на гостя.

– А что Сенька, – гость невесело усмехнулся. – Он уже не здесь. Уже вошел в ту дверь.

– А что он думал? – Сергеев наклонился, сидя на стуле. Он крепко сжал кулаки, так что ногти впились в ладони… – Что он думал, Вергилий?