Шрифт:
Марина Цветаева похожа не то на просвещенную курсистку, не то на деревенского паренька. Я не люблю, когда она говорит о Марии Башкирцевой или о мадридских гитарах [109] — это только наивная курсистка, увлеченная романтическими цветами Запада. Но как буйно, как звонко поет она о московской земле и калужской дороге, об утехах Стеньки Разина, о своей любви шальной, жадной, неуступчивой. [110] Русская язычница, сколько радости в ней, даром ее крестили, даром учили. Стих ее звонкий, прерывистый как весенний ручеек, и много в нем и зелени рощиц, и сини неба, и черной земли, и где-то вдали зареявших красных платков баб. Милая курсистка! Снимите со стен репродукции Боттичелли, бросьте томик Мюссе или (где уж в России толком разобраться) m<ada>me де Ноайль [111] — к вам в комнатку ветер ворвался — это Марина Цветаева гуляет, песни свои поет. <…>
109
См. стихотворения «Он приблизился, крылатый…», «Встреча» («Вечерний дым над городом возник…»), «Але».
110
См. цикл стихотворений «Стенька Разин».
111
Ноайль (Ноай) Анна Элизабет, графиня Матьё де (1876–1933) — французская писательница и поэтесса. Ее роман «Новое упование» в переводе Цветаевой был опубликован в конце 1916 г. в ж. «Северные записки» (№ 9–12).
К. Бальмонт
Марина Цветаева{26}
Наряду с Анной Ахматовой, Марина Цветаева занимает в данное время первенствующее место среди русских поэтесс. Ее своеобразный стих, полная внутренняя свобода, лирическая сила, неподдельная искренность и настоящая женственность настроений — качества, никогда ей не изменяющие.
Вспоминая свою мучительную жизнь в Москве, я вспомнил также целый ряд ее чарующих стихотворений и изумительных стихотворений ее семилетней девочки Али. Эти строки должны быть напечатаны, и несомненно, найдут отклик во всех, кто чувствует поэзию.
Вспоминая те, уже далекие дни в Москве, [112] и не зная, где сейчас Марина Цветаева, и жива ли она, я не могу не сказать, что эти две поэтические души, мать и дочь, более похожие на двух сестер, являли из себя самое трогательное видение полной отрешенности от действительности и вольной жизни среди грез, — при таких условиях, при которых другие только стонут, болеют и умирают. Душевная сила любви к любви и любви к красоте как бы освобождала две эти человеческие птицы от боли и тоски. Голод, холод, полная отрешенность — и вечное щебетанье, и всегда бодрая походка и улыбчивое лицо. Это были две подвижницы, и, глядя на них, я не раз вновь ощущал в себе силу, которая вот уже погасла совсем.
112
К.Бальмонт проживал в Москве с 1917 по 1920 г., затем уехал в Берлин, а с 1921 г. как эмигрант поселился во Франции.
В голодные годы Марина, если у нее было шесть картофелин, приносила три мне. Когда я тяжко захворал из-за невозможности достать крепкую обувь, она откуда-то раздобыла несколько щепоток настоящего чаю…
Да пошлет ей судьба те лучезарные сны и те победительные напевы, которые составляют душевную сущность Марины Цветаевой и этого божественного дитяти, Али, в шесть и семь лет узнавшей, что мудрость умеет расцветать золотыми цветами. [113]
113
См. его очерк «Где мой дом?» (Марина Цветаева в воспоминаниях современников: Рождение поэта. М.: Аграф., 2002. С. 116–123).
Почти вся книга Цветаевой в этом легком огне. Отсюда богатство ее ритмов, дикая и прелестная музыка ее.
В те же немногие минуты, когда «огонь» исчезает, сразу мертвеет стих, мертвеет явно и откровенно — так незащищена книга. Например:
114
Из стихотворения «В черном небе слова начертаны…»
(последние два слова почти невозможно произнести!) — и дальше:
«Быть светской пустынницей стройного роста» — строка безвкусная и ненужная в этой прекрасной музыкальной книге. Есть у Цветаевой грехи против чувства меры:
Я и в предсмертной икоте останусь поэтом. [116]115
Из стихотворения «Я счастлива жить образцово и просто…»
116
Из стихотворения «Знаю, умру на заре! На которой из двух…»
Слишком натуралистично, а потому и не убедительно! Но все это детали. Важно же то, что Цветаева не старается подменить «Дуновение — Вдохновения» — изощренностью форм, что делают теперь так часто. Да и не могла бы этого сделать, потому что стихия, в которой лежат корни ее творчества, — музыка. [117] Музыка же не лжет и лжи не прощает.
Марина Цветаева услышала какой-то исконный русский звук, пусть в цыганском напеве. Не потому ли цыганская песня была всегда так мила нам, что отвечает она чему-то древнему, степному, неистребимому в нас. И «Московская боярыня Марина» [118] сумела отдаться стихии этого звука. Так прекрасна ее песня о цыганской свадьбе:
117
Сама М.Цветаева позже отметит в очерке «Мать и музыка» (1934): «Мать залила нас музыкой. (Из этой Музыки, обернувшейся Лирикой, мы уже никогда не выплывали — на свет дня!)» (СС. Т. 5. С. 20).4
118
Из стихотворения «Настанет день — печальный, говорят!..» В своей заметке «Московские впечатления» Н.Павлович более конкретно отмечает роль Москвы в поэзии Цветаевой: «…Самые ритмы московских поэтов своей тревогой и насыщенностью говорят о том подземном, а может быть, воздушном течении, которое сильнее всех нэп’ов. Оттого могла она дать и прерывистый, шалый, степной ритм Марины Цветаевой. Ведь эти характерные спондеи, рифмы, звучащие выкликами, спали под прежней плавной поступью „московской боярыни Марины“, как спали все возможности революции в тихих переулках Арбата и Ордынки, в Кремлевских башнях, в сонно-зеленых бульварах» (Литературные записки. Пб., 1922. № 2. С.8). Ср. также с тем, что писал позднее Михаил Осоргин: «Если здесь (т. е. в эмиграции. — Сост.) как будто ярче расцвела муза Марины Цветаевой, то этим она обязана опять-таки Москве и пережитому в тяжкие годы; начатое там — здесь было лишь доработано и отшлифовано в сравнительном покое…» (Современные записки. 1924. № 22. С. 429).
Или:
…Ах, на цыганской, на райской, на ранней зареПомните жаркое ржанье и степь в серебре?Синий дымок на горе,И о цыганском цареПесню…В черную полночь, под пологом древних ветвейМы вам дарили прекрасных, — как ночь, сыновей,Нищиx — как ночь — сыновей,И рокотал соловейСлаву. [120]119
Из стихотворения «Цыганская свадьба».
120
Из стихотворения «Милые спутники, делившие с нами ночлег!..»