Он вам дал прекраснейший удел —

Светлый, чистый воздух как жилище,

Перьями, как ризою, одел!

Вот за что весь день, лишь луч денницы

Заблестит сквозь утреннюю мглу —

И до звезд вечерних, — пойте, птицы,

Пойте Богу вечную хвалу!»

Он умолк, — и голуби ликуют,

И, к нему головки протянув,

Крыльями трепещут и воркуют,

Смотрят в очи, открывая клюв.

И один в лазури необъятной

С этой стаей белых голубей

Он меж ними ходит, благодатный,

Как отец — среди своих детей.

Ризою касается смиренной

Их головок ласковых. Потом,

Отпуская Божьих птиц, Блаженный

Осенил с любовью их крестом.

И взвилась ликующая стая,

И следил он с радостным лицом

Долго, долго, как она, блистая,

Словно белый снег, под солнцем тая,

Исчезала в небе голубом.

Так Франциск ни от кого на свете

С гордостью не отвращал лица:

Божьи твари — все равны, как дети

Одного Небесного Отца.

И они к нему приходят сами,

К людям позабыв вражду свою.

Сердцем чист, он в дружбе со зверями

Жил, как первый человек в раю.

Раз в пещере, в зимний холод, поздно

Ночью с молодым учеником,

В Риво-Торто, над стремниной грозной

Он сидел за тлеющим огнем.

Все мертво. Над пеленою снежной

Только звезды бледные дрожат.

Отрока спросил учитель нежный:

«Отчего ты грустен, милый брат?»

— «О прости мне, отче! Я горюю

О семье. Я вспомнил мать родную,

Братьев, маленьких сестер моих.

Скучно мне, душа болит о них…»

И Франциск с улыбкой состраданья,

Не сказав ни слова, но спеша,

Вышел поскорей из шалаша,

Стал лепить из снега изваянья.

Кончив, с торжествующим лицом,

Он, смеясь, их обошел кругом

И воскликнул: «Где же ты, Руфино?

Братец, люди снежные!.. Взгляни,

Как блестят над белою равниной,

Как тебя приветствуют они!»

И Руфино вышел, грусти полный;

Искрятся при свете звезд ночных

Изваянья, бледны и безмолвны;

И Франциск указывал на них:

«Вот — отец твой, мать, вот — сестры, братья…

Что ж ты медлишь? Подойди скорей!

Видишь, как им холодно, согрей,

Поцелуй их, заключи в объятья!

Но когда к груди прижмешь — в тепле

Изваянья снежные растают,

И умрут они, как умирают

Все, кого мы любим на земле.

Не помогут ласки и лобзанья!

И уйдут, уйдут они от нас,

Исчезая каждый день и час,

Словно снег от теплого дыханья!»

Сорок дней был пост в монастыре.

По обету братья не вкушали

Ни плодов, ни рыбы. На заре

Встал Франциск. Еще монахи спали.

Рядом с ним был в келье брат больной:

Долгими постами изнуренный,

Жаждою томясь, во сне порой

Он шептал, видением смущенный:

«Если б мог я жажду утолить,

Под зеленой, свежей тенью сада,

От янтарных гроздей винограда,

Соком переполненных, вкусить!..»

Бред его подслушав, к изголовью

Подошел Франциск: «Проснись, мой брат».

И заботливей, чем мать, с любовью

Он ведет его тихонько в сад,

Прямо к спелым гроздьям винограда.

Но больной поднять не смеет взгляда;

Ягоды под розовым лучом,

Налитые соком золотистым,

Под листом широким и росистым

Светятся прозрачным янтарем.

И Блаженный первый к ним склонился,

Немощь плоти с братом разделил,

Вместе с ним он от плода вкусил,

Чтоб монах нарушить не стыдился

Свой обет: «Не бойся прогневить

Господа, — сказал Франциск, — чтоб душу

Брата от страданий облегчить,

Тысячи обетов я нарушу!

На себя беру твой грех. Готов

Дать ответ во всем: я знаю, Боже,

Милосердье — для Тебя дороже

Всех молитв, обрядов и постов!»

От служенья в мрачном, душном храме

В сад порой Блаженный уходил.