Том 3. Басни, стихотворения, письма
вернуться

Крылов Иван Андреевич
Шрифт:
   Так я крушуся и жалею, Что лиры Пиндара мне не дано в удел:     Я б Александра пел.

Волк и ягненок

У сильного всегда бессильный виноват: Тому в Истории мы тьму примеров слышим,    Но мы Истории не пишем;   А вот о том как в Баснях говорят. Ягненок в жаркий день зашел к ручью напиться;    И надобно ж беде случиться, Что около тех мест голодный рыскал Волк. Ягненка видит он, на до́бычу стремится; Но, делу дать хотя законный вид и толк, Кричит: «Как смеешь ты, наглец, нечистым рылом    Здесь чистое мутить питье       Мое      С песком и с илом?     За дерзость такову    Я голову с тебя сорву».—    «Когда светлейший Волк позволит, Осмелюсь я донесть: что ниже по ручью От Светлости его шагов я на сто пью;   И гневаться напрасно он изволит: Питья мутить ему никак я не могу».—     «Поэтому я лгу! Негодный! слыхана ль такая дерзость в свете! Да помнится, что ты еще в запрошлом лете    Мне здесь же как-то нагрубил:   Я этого, приятель, не забыл!» — «Помилуй, мне еще и отроду нет году», Ягненок говорит. «Так это был твой брат».— «Нет братьев у меня». — «Так это кум иль сват И, словом, кто-нибудь из вашего же роду. Вы сами, ваши псы и ваши пастухи,     Вы все мне зла хотите, И если можете, то мне всегда вредите: Но я с тобой за их разведаюсь грехи».— «Ах, я чем виноват?» — «Молчи! устал я слушать Досуг мне разбирать вины твои, щенок! Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать». Сказал и в темный лес Ягненка поволок.

Обезьяны

Когда перенимать с умом, тогда не чудо    И пользу от того сыскать;    А без ума перенимать,    И боже сохрани, как худо! Я приведу пример тому из дальних стран.    Кто Обезьян видал, те знают,    Как жадно всё они перенимают.   Так в Африке, где много Обезьян,    Их стая целая сидела По сучьям, по ветвям на дереве густом   И на ловца украдкою глядела, Как по траве в сетях катался он кругом. Подруга каждая тут тихо толк подругу,     И шепчут все друг другу:    «Смотрите-ка на удальца; Затеям у него так, право, нет конца:      То кувыркнется,      То развернется,      То весь в комок      Он так сберется,    Что не видать ни рук, ни ног.    Уж мы ль на всё не мастерицы, А этого у нас искусства не видать!     Красавицы-сестрицы!   Не худо бы нам это перенять. Он, кажется, себя довольно позабавил;   Авось уйдет, тогда мы тотчас…» Глядь, Он подлинно ушел и сети им оставил. «Что ж», говорят они: «и время нам терять?     Пойдем-ка попытаться!» Красавицы сошли. Для дорогих гостей   Разостлано внизу премножество сетей.   Ну в них они кувыркаться, кататься,    И кутаться, и завиваться;   Кричат, визжат — веселье хоть куда!      Да вот беда,   Когда пришло из сети выдираться!    Хозяин между тем стерег И, видя, что пора, идет к гостям с мешками,      Они, чтоб наутёк,   Да уж никто распутаться не мог:    И всех их побрали руками.

Синица

   Синица на море пустилась;      Она хвалилась,     Что хочет море сжечь. Расславилась тотчас о том по свету речь. Страх обнял жителей Нептуновой столицы;     Летят стадами птицы; А звери из лесов сбегаются смотреть, Как будет Океан, и жарко ли гореть. И даже, говорят, на слух молвы крылатой,   Охотники таскаться по пирам Из первых с ложками явились к берегам,   Чтоб похлебать ухи такой богатой, Какой-де откупщик и самый тароватый    Не давывал секретарям. Толпятся: чуду всяк заранее дивится, Молчит и, на море глаза уставя, ждет;    Лишь изредка иной шепнет:   «Вот закипит, вот тотчас загорится!»    Не тут-то: море не горит.    Кипит ли хоть? — и не кипит. И чем же кончились затеи величавы? Синица со стыдом в-свояси уплыла;    Наделала Синица славы,     А море не зажгла.    Примолвить к речи здесь годится,   Но ничьего не трогая лица:    Что делом, не сведя конца,     Не надобно хвалиться.

Осел

Когда вселенную Юпитер населял   И заводил различных тварей племя,   То и Осел тогда на свет попал. Но с умыслу ль, или, имея дел беремя,    В такое хлопотливо время    Тучегонитель оплошал: А вылился Осел почти как белка мал.   Осла никто почти не примечал, Хоть в спеси никому Осел не уступал.   Ослу хотелось бы повеличаться:    Но чем? имея рост такой,    И в свете стыдно показаться. Пристал к Юпитеру Осел спесивый мой    И росту стал просить большого. «Помилуй», говорит: «как можно это снесть? Львам, барсам и слонам везде такая честь;   Притом, с великого и до меньшого,    Всё речь о них лишь да о них;    За что́ ж к Ослам ты столько лих,    Что им честей нет никаких,    И об Ослах никто ни слова?   А если б ростом я с теленка только был, То спеси бы со львов и с барсов я посбил,   И весь бы свет о мне заговорил».      Что день, то снова    Осел мой то ж Зевесу пел;    И до того он надоел,   Что, наконец, моления ослова     Послушался Зевес:   И стал Осел скотиной превеликой; А сверх того ему такой дан голос дикой,    Что мой ушастый Геркулес    Пораспугал-было весь лес.    «Что́ то за зверь? какого роду?   Чай, он зубаст? рогов, чай, нет числа?» Ну только и речей пошло, что про Осла. Но чем всё кончилось? Не минуло и году,    Как все узнали, кто Осел: Осел мой глупостью в пословицу вошел.    И на Осле уж возят воду. В породе и в чинах высокость хороша; Но что в ней прибыли, когда низка душа?

Мартышка и очки

Мартышка к старости слаба глазами стала;    А у людей она слыхала, Что это зло еще не так большой руки:    Лишь стоит завести Очки. Очков с полдюжины себе она достала;    Вертит Очками так и сяк: То к темю их прижмет, то их на хвост нанижет,   То их понюхает, то их полижет;    Очки не действуют никак. «Тьфу пропасть!» говорит она: «и тот дурак,    Кто слушает людских всех врак:    Всё про Очки лишь мне налгали;    А проку на́-волос нет в них».   Мартышка тут с досады и с печали    О камень так хватила их,    Что только брызги засверкали.   К несчастью, то ж бывает у людей: Как ни полезна вещь, — цены не зная ей, Невежда про нее свой толк всё к худу клонит;   А ежели невежда познатней,    Так он ее еще и гонит.

Два голубя

Два Голубя как два родные брата жили, Друг без друга они не ели и не пили; Где видишь одного, другой уж, верно, там; И радость и печаль, всё было пополам. Не видели они, как время пролетало; Бывало грустно им, а скучно не бывало.    Ну, кажется, куда б хотеть    Или от милой, иль от друга? Нет, вздумал странствовать один из них — лететь     Увидеть, осмотреть    Диковинки земного круга, Ложь с истиной сличить, поверить быль с молвой. «Куда ты?» говорит сквозь слез ему другой:    «Что́ пользы по свету таскаться?    Иль с другом хочешь ты расстаться? Бессовестный! когда меня тебе не жаль, Так вспомни хищных птиц, силки, грозы ужасны,    И всё, чем странствия опасны! Хоть подожди весны лететь в такую даль: Уж я тебя тогда удерживать не буду. Теперь еще и корм и скуден так, и мал;    Да, чу! и ворон прокричал:     Ведь это, верно, к худу.    Останься дома, милый мой!    Ну, нам ведь весело с тобой! Куда ж еще тебе лететь, не разумею; А я так без тебя совсем осиротею. Силки, да коршуны, да громы только мне    Казаться будут и во сне; Всё стану над тобой бояться я несчастья:    Чуть тучка лишь над головой, Я буду говорить: ах! где-то братец мой? Здоров ли, сыт ли он, укрыт ли от ненастья!»   Растрогала речь эта Голубка; Жаль братца, да лететь охота велика: Она и рассуждать и чувствовать мешает. «Не плачь, мой милый», так он друга утешает: «Я на три дня с тобой, не больше, разлучусь. Всё наскоро в пути замечу на полете, И осмотрев, что есть диковинней на свете, Под крылышко к дружку назад я ворочусь. Тогда-то будет нам о чем повесть словечко! Я вспомню каждый час и каждое местечко; Всё расскажу: дела ль, обычай ли какой,    Иль где какое видел диво. Ты, слушая меня, представишь всё так живо, Как будто б сам летал ты по свету со мной». Тут — делать нечего — друзья поцеловались,     Простились и расстались. Вот странник наш летит; вдруг встречу дождь и гром; Под ним, как океан, синеет степь кругом. Где деться? К счастью, дуб сухой в глаза попался;    Кой-как угнездился, прижался     К нему наш Голубок; Но ни от ветру он укрыться тут не мог, Ни от дождя спастись: весь вымок и продрог. Утих по-малу гром. Чуть солнце просияло, Желанье позывать бедняжку дале стало. Встряхнулся и летит, — летит и видит он: В заглушьи под леском рассыпана пшеничка. Спустился — в сети тут попалась наша птичка!     Беды со всех сторон!    Трепещется он, рвется, бьется; По счастью, сеть стара: кой-как ее прорвал, Лишь ножку вывихнул, да крылышко помял! Но не до них: он прочь без памяти несется. Вот, пуще той беды, беда над головой!    Отколь ни взялся ястреб злой;    Не взвидел света Голубь мой!   От ястреба из сил последних машет. Ах, силы вкоротке! совсем истощены! Уж когти хищные над ним распущены; Уж холодом в него с широких крыльев пашет. Тогда орел, с небес направя свой полет,    Ударил в ястреба всей силой — И хищник хищнику достался на обед.     Меж тем наш Голубь милой, Вниз камнем ринувшись, прижался под плетнем.   Но тем еще не кончилось на нем: Одна беда всегда другую накликает. Ребенок, черепком наметя в Голубка,—    Сей возраст жалости не знает,— Швырнул и раскроил висок у бедняка. Тогда-то странник наш, с разбитой головою, С попорченным крылом, с повихнутой ногою,    Кляня охоту видеть свет, Поплелся кое-как домой без новых бед. Счастлив еще: его там дружба ожидает!     К отраде он своей, Услуги, лекаря и помощь видит в ней; С ней скоро все беды и горе забывает. О вы, которые объехать свет вокруг     Желанием горите!    Вы эту басеньку прочтите, И в дальний путь такой пускайтеся не вдруг. Что б ни сулило вам воображенье ваше; Но, верьте, той земли не сыщете вы краше, Где ваша милая, иль где живет ваш друг.

Червонец

    Полезно ль просвещенье?    Полезно, слова нет о том.    Но просвещением зовем    Мы часто роскоши прельщенье    И даже нравов развращенье:   Так надобно гораздо разбирать, Как станешь грубости кору с людей сдирать, Чтоб с ней и добрых свойств у них не растерять, Чтоб не ослабить дух их, не испортить нравы,    Не разлучить их с простотой    И, давши только блеск пустой,   Бесславья не навлечь им вместо славы.    Об этой истине святой Преважных бы речей на целу книгу стало; Да важно говорить не всякому пристало:     Так с шуткой пополам Я басней доказать ее намерен вам.