— Эллери! — Рима шлепнула его по руке, и окурок с шипением упал ему в чашку. — Что с вами?

Вздрогнув, Эллери вернулся к реальности и вскочил, едва не опрокинув стол.

— Эллери! Что происходит?

— Додд!.. Счет, пожалуйста. Проклятие, я не могу ждать сдачу!.. Вы сказали, Рима, он еще спит? Пошли скорее!

— О чем вы, Эллери?

Но он уже останавливал такси.

— Доктор Додд, — заговорил Эллери. — Я собираюсь рассказать вам сказку.

Они нашли Додда в его кабинете, в пижаме и потертом черном шелковом халате, за письменным столом, в котором прошлой ночью рылся Ник Жакар. Он потягивал кофе, сжимая чашку двумя руками и глядя в окно на свой сад, где Гарри Тойфел рыхлил землю вокруг ряда нарциссов. Кен докладывал доктору о пациенте, которого осматривал в больнице, но старик, казалось, не слушал его.

Этим утром Додд дрожал, словно от землетрясения, ощущаемого им одним.

Он попытался улыбнуться, но улыбка получилась испуганной и жалкой. Его как будто завораживали движения Тойфела, взлеты и падения комьев земли.

Кен выглядел измученным. Рима ласково поглаживала его веки.

— Эллери, — начала она, — едва ли сейчас подходящее время…

«Самое подходящее», — подумал Эллери.

— Сказку, — повторил он. — Но такую, в которую придется поверить. И поэтому, доктор Додд, я прошу вас не упускать ни единого слова.

Ему удалось завоевать внимание Додда, но это была безрадостная победа, так как старик буквально разваливался на куски.

— Но я… — заговорил Кен.

— Слушай Эллери, дорогой, — сказала ему Рима.

— Начну с самого начала. Я приехал в Райтсвилл с версией, что смерть Тома Эндерсона была лишь звеном в цепи. Третьим звеном — двумя первыми были смерти Люка Мак-Кэби и Джона Харта. Прошлой ночью умер Ник Жакар. Согласно моей теории, его гибель — четвертое звено.

— Что за чушь вы болтаете, Эллери?

— Не мешай, Кен.

— Этим утром, доктор Додд, теория стала фактом. Смерти Мак-Кэби, Харта, Эндерсона и Жакара, безусловно, связаны друг с другом. Причем связаны именно в таком порядке! Если вы спросите, что их связывает…

— Что? — проскрипел доктор Додд.

— Я хочу, чтобы вы дошли до этого, как дошел я, доктор, — сказал Эллери. — Первым умер Мак-Кэби. Как бы вы его описали?

Додд вцепился в край стола.

— В каком смысле?

— Не физически. Как личность.

— Чудак.

— Нет. В смысле социального положения. Что больше всего обсуждал Райтсвилл после его смерти? — Эллери сделал паузу. — Все думали, что он…

— Бедняк? — Додд прищурил глаза.

— Хотя в действительности он был…

— Богач.

— Теперь вторая смерть — Харт. Как бы вы его описали, доктор, в том же самом смысле?

— Он оказался растратчиком.

— Да, но как насчет того факта, который низвел Харта до уровня самого никчемного жителя Лоу-Виллидж?

— Все думали, что он миллионер, хотя на самом деле у него не осталось ни единого цента.

— Вот именно Имущий оказался неимущим. В нашем обществе, где накоплением состояния занято большинство людей, потеря его является одним из самых трагических оборотов событий. Итак, согласно шкале наших социальных ценностей, самым значительным в Люке Мак-Кэби было то, что он, считаясь бедняком, оказался богачом, а в Джоне Спенсере Харте — что он, считаясь богачом, оказался бедняком. А теперь, — продолжал Эллери, — опишите Тома Эндерсона.

— Можете не стесняться, доктор… — начала Рима.

— Дело не в пьянстве, — прервал Эллери. — Очевидно, речь идет о классификации по имущественному принципу, не так ли? Богатые и бедные… Кем был в этом смысле Том Эндерсон, доктор Додд?

— Бедняком.

— Более чем бедняком. Вернее, менее. Бедность — понятие относительное, вроде пустоты. Но экономическое положение Тома Эндерсона было — абсолютная бедность. В Нью-Йорке, Рима, вы говорили мне, как в Райтсвилле именовали вашего отца, когда его не называли городским пьяницей.

— Городской нищий.

— Совершенно верно, городской нищий. А Жакар, последовавший за городским нищим в этой таинственной цепочке смертей? Чем он был знаменит?

— Мелкими кражами. Его прозвали городским вором.

— Мак-Кэби — богач. Харт — бедняк. Эндерсон — нищий. Жакар — вор. Богач, бедняк, нищий, вор. — Эллери умолк, но все только недоуменно смотрели на него. Тогда он расстегнул пиджак, перебросил галстук через плечо и ткнул указательным пальцем в верхнюю пуговицу на рубашке. — Богач… — Он ткнул в пуговицу пониже. — Бедняк… — Потом в пуговицу под ней. — Нищий… — И наконец, в четвертую пуговицу. — Вор!

Вернув галстук на место, Эллери застегнул пиджак и улыбнулся.

— По-вашему, я сошел с ума. Четыре человека умерли при высшей степени «взрослых» обстоятельствах, а тут выходит парень и вспоминает детскую считалку о предсказании будущего! «Кем ты станешь, малыш, когда вырастешь? Посчитай по своим пуговкам». И малыш тычет пухлым пальчиком в блестящие пуговицы, попискивая: «Богачом, бедняком, нищим, вором…» Неужели вы не видите, доктор Додд, что это заклинание, каким бы безумным оно ни казалось, вызывает духи Мак-Кэби, Харта, Эндерсона и Жакара? Вы же верите в четырехлистный клевер! Почему же вы не в состоянии поверить, что четыре смерти могут следовать считалке?