– Да! Хуже того – хересом! Даже вы, chere ami, столь склонный понимать и прощать, не смогли удержаться от осуждения… Поверьте, так оно и было, в самой точности и… и это ужасно…

Рогов прикрыл глаза рукою, как будто не мог вынести позора государя императора, и замолк; Иннокентий Андреевич не знал, что ему делать – то ли смеяться, то ли тревожиться, и потому попросту смолчал.

В начале августа полки Гвардейского корпуса вернулись в Петербург, в казармы. Жизнь потекла по-прежнему – разводы, караулы, вечерами – все те же карты и кутежи, но уже более скучные, лишенные очарования кочевой жизни. Вообще, на лето в Петербурге традиционно воцарялась скука, словно заменяя собой на троне императорскую фамилию, переезжавшую на Каменный остров или в Петергоф, поближе к зелени и фонтанам. Вслед за ней разъезжались по своим загородным усадьбам и крупные сановники. Город пустел; театры закрывались, балов и маскарадов никто не давал. Тоскливейшее время – ни тебе развлечений, ни знакомств, ни эффектных женщин; по улицам бродили только вечно занятые чиновники да скучающие офицеры. Возникало еще одно неудобство: на службу, какая бы ни была жара, следовало являться в полной форме, в суконном колете, при шарфе, а то и в каске с кирасой.

В такой огорчительной обстановке Иннокентий Андреевич, изрядно уставший от вина и карт еще во время маневров, счастливо открыл для себя новое, куда более изысканное удовольствие.

Однажды вечером они возвращались вместе с Роговым из Павловска, из командировки в распоряжение вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Квартира Рогова находилась ближе; доехав до нее, Охлобыстин собирался уже распрощаться, однако его попутчик помедлил, подумал о чем-то и вдруг неожиданно предложил:

– Не изволите ли зайти ко мне отведать ушицы?

Эти вполне обыденные слова прозвучали зловеще, будто приветствие ожившей статуи Командора. Иннокентий Андреевич похолодел, сразу же вспомнив давнюю легенду о гибели Дроздовского пятнадцать лет тому назад после такого же приглашения. В горле у него пересохло, он молчал, лихорадочно соображая, кого же позвать в секунданты и не лучше ли драться на палашах, нежели стреляться.

– Отменная ушица, стерляжья, светлая как слеза, – убеждал тем временем Рогов, – не пожалеете. Заодно мне вам кое-что сказать надобно.

Голос его оставался ровным, тон – почти что просительным, и потому Иннокентию Андреевичу пришла в голову шальная мысль согласиться. В конце концов, это просто предложение пообедать, да еще и стерляжьей ухой, наверняка очень вкусной. К тому же они с дороги, с утра не евши. Почему бы и нет? Подраться на дуэли никогда не поздно, а пока что можно рискнуть пообедать. Размыслив таким образом, Охлобыстин согласно кивнул головой, отпустил извозчика и отправился на таинственную квартиру своего приятеля. В гостях у Рогова еще не бывал никто из сослуживцев – определенно, стоило взглянуть.

Еще в прихожей гостя поразил тонкий запах пряностей, витающий в воздухе. Дорогая мебель, стены, обитые шелком и штофом, – все это свидетельствовало в пользу немалого достатка хозяина. Охлобыстин от кого-то слышал, будто у Рогова имеется наследственное поместье в Пензенской губернии, душ около пятисот. Даже будучи разжалованным в солдаты, он всегда ходил в мундирах из офицерского сукна и ссужал своему начальству деньги.

Войдя в квартиру, Рогов приказал денщику проводить Иннокентия Андреевича в комнаты, а сам, крича на ходу: «Семеныч, разводи огонь, тащи стерлядь из бочки! У нас гость!» – устремился на кухню. Покуда шли приготовления, Охлобыстин разглядывал кабинет хозяина, дивясь его необыкновенному убранству. Вдоль одной стены располагалось несколько шкафов с книгами, по большей части – на иностранных языках. Все они так или иначе касались кулинарного дела. Противоположную стену составляли застекленные стеллажи, уставленные бутылочками и коробочками с пряностями; от этих стеллажей, несмотря на тщательную укупорку сосудов, веяло сложным, слегка кружащим голову ароматом. Через четверть часа Иннокентий Андреевич заскучал и, чтобы развлечься, взял с письменного стола хозяина старинную поваренную книгу на немецком языке. Раскрыв ее на закладке, он сразу же наткнулся на любопытный абзац, помеченный на полях жирной чернильной галочкой:

«Посади гуся в клетку столь тесную, чтоб ему едва было в ней место; два раза в день заталкивай ему в глотку одну пятую гарнца сырого гороху, перемешанного с грецким орехом. Следствием подобного воспитания будет чрезвычайная толщина печени, которая, не изменяя фигуры или устройства, увеличится супротив обычного в три и даже четыре раза. По достижении срока возьми гуся из клетки, выколи ему сперва глаза, потом приколоти лапками к полу и жги огнем паяльной лампы, покуда не выбьется из сил. Тут его зарежь и вынь печенку, из коей изготовь паштет по указанному рецепту…»

Прочитав это жутковатое руководство, Иннокентий Андреевич настороженно прислушался к звукам, доносившимся с кухни. Не похоже, чтобы там кого-нибудь жгли, приколотивши лапками к полу; впрочем, слышались какие-то шлепки, не то удары, но это на кухне дело обыкновенное. Успокоившись, Иннокентий Андреевич погрузился в чтение других, не менее вычурных рецептов.

Еще примерно через час в комнату вошел слуга и торжественно пригласил пройти в столовую. Там, за столом, уставленным серебром и фарфором, ожидал хозяин – само воплощение гостеприимства. До сей поры Иннокентий Андреевич видал Рогова только в форме, этаким унылым кренделем. Теперь в пестром халате и с довольной улыбкой на лице он смотрелся молодцом, радушным и хлебосольным помещиком, совершенно довольным собою и жизнью.

– Садитесь, голубчик, будьте как дома. Вот, извольте, ушица. Стерлядь только что в бочонке плавала, пасть разевала. Вот второе – «беф а-ля мод», осторожнее со шнурочком, там завязано… Ну, а на закуску – печеные раки в сметане, чиненые яйца, пирог со щукой да свиные щеки в винном соусе. Вы уж простите, все на скорую руку, чтобы вас не томить с дороги…

Охлобыстин, очарованный чудесными запахами, рассыпался в благодарностях, выпил для аппетиту рюмку водки, закусил хрустящим грибочком и решительно приступил к ухе. После первой же ложки пришлось прерваться, чтобы выразить нахлынувшие чувства: