– О Боже! Никогда ничего не едал вкуснее!

Хозяин даже порозовел от удовольствия.

– Да-да, голубчик, не зря я вас пригласил. Присматривался к вам долго, наконец понял, что уж вы-то сумеете оценить. Не всякому это дано, сударь… А ощутили тоненькую такую горчинку в ушице?

Охлобыстин вдумчиво распробовал еще одну ложечку и согласно кивнул:

– Да. Есть горчинка, но очень кстати… Без горчинки этой совсем обыкновенный вкус, а с нею – нечто волшебное…

– Точно-точно… Ах, что вы за прелесть, как прониклись! В самую суть! Верно приметили. Стерлядка-то с секретом, огорченная!

– Как это – огорченная?

– Да очень просто – ежели ее перед варкой засечь кнутом до смерти, она как раз огорчается, и вот, стало быть… Хм… Горчить начинает слегка.

Охлобыстин припомнил хлесткие звуки, доносившиеся из кухни, и ему стало не по себе.

– А прозрачность бульона не отметили? – продолжал волноваться хозяин. – Ежели отметили, так я вам скажу, как достигнуть. Берете черной икры, отжимаете масло из нее и потом, как накипь уберете, капаете в бульон. Выходит чистым, как ручейная водица; извольте наблюдать в своей тарелке.

Наступила пауза. Наконец Охлобыстин решился спросить:

– Я там книжку одну глянул у вас в кабинете, про гуся… Это что же, его прямо так за лапки и прибивают? И шпарят потом?

Рогов молча кивнул. Он не мог говорить, поскольку прожевывал в тот момент изрядный кусок «беф а-ля мод», но, еще не докончив, поднял над столом растопыренную пятерню и держал ее, покуда не проглотил, наконец, упрямый кусок.

– Пять! Голубчик мой, пять отменнейших, здоровейших гусей у меня в подвале сидят и воспитываются по вычитанной вами методе. Через месяцок извольте прийти, будет вкуснейший фуагра. Всенепременно приходите, сами гуся выберете, какой вам больше понравится.

Представив в картинах дальнейшую судьбу понравившегося ему гуся, Охлобыстин вдруг ощутил резкую потерю аппетита и, чтобы поправить дело, снова выпил водки. Это помогло.

Рогов задумчиво посмотрел на опустевший графин, затем на гостя и как-то нараспев сказал:

– Ах, голубчик, как непросто найти человека, знающего толк в еде! Вот иной оценивает людей по внешности, иной по походке – а я по тому, как кто кушать изволит. Я уж полгода за вами наблюдаю и честно скажу – вы даже сухарь солдатский так съедите, что сердце возрадуется, глядючи. Воды так выпьете, как иной и шабли выпить не сумеет. Это значит, вы жизни умеете радоваться, а стало быть, и человек вы хороший. Так-так, не краснейте… Люблю я вас, как родного…

Охлобыстин даже покраснел от этой неожиданной похвалы. Действительно, он любил поесть, но никогда не допускал, что этот скромный талант может быть оценен столь высоко и трактован столь расширительно.

– Уверен, что и политические взгляды у вас самые верные, – продолжал Рогов. – Вот скажите мне, милейший Иннокентий Андреевич, каково ваше мнение о российской монархии? Хороша ли она? Дурна ли? Существует ли для нее замена?

Столь неожиданная перемена темы не показалась странной: такого рода обеденные разговоры происходили тогда повсеместно и считались даже атрибутом хорошего тона. Считалось прогрессивным хвалить республику и порицать монархию; противоположные взгляды проходили по линии ретроградства, «катеринства» и «седых усов». Тем не менее Охлобыстин высказался на предложенную тему скорее искренно, нежели модно:

– Ну, как вам сказать… На мой взгляд, монархия – необходимое зло, покуда народ темен и малограмотен. По мере просвещения нации монархия, несомненно, должна быть заменена более совершенным государственным устройством, то есть республикой. Однако настало ли к тому время именно сейчас? На мой взгляд, все покамест слава Богу, отчего ж торопиться?

Лицо Рогова расплылось в довольной улыбке.

– О, да вы хитрец! Но я знаю, что вы с нами, Иннокентий Андреевич, как ни юлите – вы наш человек. Приходите завтра к вечеру, у меня собирается тайное общество. Гуси еще не поспеют, но клятвенно обещаю перепелов с виноградом и угрей под дынным соусом. Непременно оближете пальчики и стребуете с меня добавки…

Таким необычным способом Иннокентий Андреевич вступил в тайное общество, ставившее своей целью свержение в России монархии и установление в ней республиканского правления. Поначалу он не усмотрел в своем поступке ничего предосудительного. Конечно, тайные общества вот уже три года как были запрещены. Тем не менее этот запрет, не подкрепленный ничем, кроме императорской подписи, нарушался повсеместно и далее с каким-то особенным, понятным только русскому человеку, удовольствием. Конечно, развилась конспирация. Если до указа объявления о тайных собраниях давали загодя в городских газетах, то теперь стало модно созывать участников записками на мраморной бумаге, пересылаемыми по почте. Все знали, что вскрывать чужую почту – бесчестно, и ни государь, ни начальник тайной полиции барон фон Фок никогда не пойдут на такую подлость.

Собрания «Благословенного союза» происходили на квартире Рогова по двум причинам. Во-первых, именно он был основателем этой организации, а во-вторых – ни в одном ресторане Санкт-Петербурга не кормили столь хорошо, как у него дома. По последней причине общество состояло исключительно из достойных людей, способных равно оценить и вкус блюд, и крепость напитков, и к тому же республиканских взглядов. Разговоры легко перескакивали со светских сплетен на французскую литературу, с гневных обличений крепостного права на пикантные анекдоты из жизни актрис и фрейлин. На первом собрании у Охлобыстина и мысли не возникло, что он вовлечен в предосудительное предприятие. Ну антиправительственное – так везде же правительство ругают! Ну тайное – а как еще его ругать? Явно, что ли? В самой тайности подобных собраний ему чудилось нечто верноподданническое; как будто члены общества стеснялись заявить свой протест открыто и, чтобы никого не обижать, высказывались приватно, в среде единомышленников.