Шрифт:
– Похож на портрет, - чуть слышно прошептал Ришелье, - А глаза у него какого цвета?
– Чисто серые. Не карие.
– Ну, в нашей семье мало кареглазых, - спокойно отозвался кардинал, - я да Альфонс. Причем он темноглазый, а я вот с переменным цветом, как непостоянство судьбы…
Неожиданно грозный министр обнял трепещущую Ядвигу.
– Сколько раз я могу гневить Господа нашего? И сколько раз налагая на себя покаяние буду осознавать, что я не могу быть идеальным пастырем ибо плоть оказалась слаба, несмотря на все заповеди и силу сознания? Но коль это испытание, то пусть оно свершиться до конца! Пойдем в твою комнату, не будем мешать сну малышей и смущать досточтимого медика…
Когда кардинал с герцогиней вышли из детской Шико открыл глаза и прошептал: "Господи, так маленький Давид, сын кардинала! А я думал, что же за тайна унесла из этого бренного мира бедного Антуана?"
В комнате же герцогине Лианкур кардинал расположился на широкой постели Ядвиги. Герцогиня заканчивала перевязку правой руки Его Высокопреосвященства. Ришелье же нежно перебирал пальцами полураспущенные волосы полячки и читал стих:
Прочь поясок! Небесный обруч он,В который мир прекрасный заключен.Сними нагрудник, звездами расшитый,Что был от наглых глаз тебе защитой;Шнуровку распусти! Уже для насКуранты пробили заветный час.Долой корсет! Он - как ревнивец старый,Бессонно бдящий за влюбленной парой.Твои одежды, обнажая стан,Скользят, как тени с утренних полян.Сними с чела сей венчик золоченый -Украсься золотых волос короной,Скинь башмачки - и босиком ступайВ святилище любви - альковный рай!В таком сиянье млечном серафимыНа землю сходят, праведникам зримы.Хотя и духи адские поройОблечься могут лживой белизной,Но верная примета не обманет:От тех - власы, от этих плоть восстанет.Моим рукам-скитальцам дай патентОбследовать весь этот континент;Тебя я, как Америку, открою,Смирю и заселю одним собою.О мой трофей, награда из наград,Империя моя, бесценный клад!Я волен лишь в плену твоих объятий,И ты подвластна лишь моей печати.Явись же в наготе моим очам:Как душам - бремя тел, так и теламНеобходимо сбросить груз одежды,Дабы вкусить блаженство. Лишь невеждыКлюют на шелк, на брошь, на бахрому -Язычники по духу своему!Пусть молятся они на переплеты,Не видящие дальше позолотыПрофаны! Только избранный проникВ суть женщин - этих сокровенных книг,Ему доступна тайна. Не смущайся,Как повитухе, мне теперь предайся.Прочь это девственное полотно:Не к месту, не ко времени оно.Продрогнуть опасаешься?– Пустое!Не нужно покрывал: укройся мною.
Ядвига совсем по-девичьи краснела, но явно получала удовольствие и от ласк и от фривольных стихов, знание которых строгим министром и смущала, и смешила ее.
– Ваша Светлость, - начала было женщина.
– Изабель! Сегодня мне хотелось чтобы ты звала меня по имени!
– Но я не смогу!
– возразила герцогиня.
– Для этого надо иметь привычку или смелость!
– А ты попробуй! Попробуй, глядя мне в глаза сказать - Арман!
– О, Арман!
Назвав кардинала по имени Ядвига смутилась и опустила глаза долу.
– Смешная ты, Изабель… Странное непредсказуемое существо!…
Она проснулась моментально. Ей показалось, что она спала очень долго и что все происшедшее ей приснилось! Но увидев в полумраке профиль кардинала, она поняла, что все не пригрезилось…
– Я долго спала, Ваше… Арман?
– Не думаю!
– отозвался министр.
Ядвига приподнялась на локте и посмотрела на небольшие немецкие часы, стоявшие на каминной полке. Они показывали три часа ночи.
– Прежде, чем покинуть этот дом, - начал Ришелье, - мне надо кое-что рассказать тебе, моя драгоценность, о том, что я хочу предпринять в отношении твоей дальнейшей судьбы.
– Я вся во внимание… Арман…
– Смешно ты делаешь усилие над собой, чтобы произнести мое имя… Ладно… пустое… Послушай, дорогая… Тебе надо будет уехать из Парижа. Да и из Франции.
– Na stale?
– от волнения Ядвига перешла на польский, - Ох… На всегда?
– Да, на всегда, на вечно! Провидение руководило нашей неосмотрительностью. Этот ребенок… Почему ты дала ему библейское имя?
– Он победил смерть в младенчестве, как Давид Голиафа!
– Что ж… Не будем удручаться тем, что даровано волей Всевышнего. Будем лишь уповать и на дальнейшую милость господню! Уехать из Франции ты сможешь в одном направлении - на туманный остров, с любящим тебя человеком, который имеет пэрство и очень богат. Я надеюсь, что он сделает все, чтобы не ты, не Дави, никогда ногой не коснулись французской земли. Ибо тебе нужен покой, а малышу защита и долгая жизнь.
– Разве есть в Англии человек способный полюбить меня?
– удивилась вдова Лианкура, - А не легче будет осуществить предприятие по отправке меня с детьми в Жечь Посполиту? Где мне легче будет жить вместе со своим народом?
– Нет. Не легче. Дорога туда опасна и трудна. Ты желаешь, чтобы я думал не о государстве и церкви, а о грешнице, которая снова ввергает себя опасностям… Причем не только себя? Нет, любезная моя! Ты снова выйдешь замуж. На этот раз твой брак будет настоящим.
– За кого?
– Диво-дивное! Ты была всегда разумна и сообразительна! Но сейчас вдруг мгновенно лишилась разума! Герцог Сомерсет давно вожделеет тебя! Он, слава Господу нашему, католик! Посему я не вижу препятствий! Не далее, как третьего дня тому я беседовал с ним. Он в Бастилии и уже оправился от ран нанесенных ему Лиакуром. Я с тщанием допросил его на предмет ваших отношений и он с редкой искренностью поведал мне, что бесплотная любовь к тебе с его стороны заставила его напасть на Лианкура, ибо он вообразил себе, что тот является причиной всех твоих несчастий.
– Но я же не люблю милорда Сомерсетского!
– с негодованием ответила Ядвига.
– Достаточно, что он любит тебя, дорогая!
– парировал кардинал, - Он согласен жениться на тебе. И я заставил его подписать контракт, в котором совместное владение его имуществом, ибо за тобой останутся лишь драгоценности, которые я тебе дам, закрепятся за тобой лишь после полного завершения брака, а именно - рождение совместного ребенка!
– Matka Boska!
– только и смогла произнести пораженная Ядвига.