Шрифт:
– Будьте спокойны, г-н кардинал, - ответил король, - ваши рекомендации для меня священны, но я надеюсь еще не скоро употребить их.
При этих словах кардиналу была поднесена чашка с яичными желтками. Король лично подал ее кардиналу.
После того, как король ушел из покоев Ришелье, кардинал попросил. Что бы к постели подозвали мэтра Шико.
Услышав имя медика Ядвига отпустила кубок, подняла голову и стала внимательно слушать.
Досточтимый мэтр подошел с некоторым испугом к постели больного.
– Шико, мой дорогой, я вас прошу не как врача, а как друга, сказать мне откровенно, сколько остается мне еще жить?
– спросил кардинал у медика.
– Вы меня извините, Ваше Высокопреосвященство, - отвечал лекарь, - если я вам скажу правду?
– Для того-то я вас и просил к себе, - заметил Ришелье, - ибо к вам одному имею доверенность. И вы, мэтр, знаете почему…
– Ваше Высокопреосвященство и возлюбленный падре!
– с каким-то тихим отчаянием начал отвечать Шико, - Через сутки вы или выздоровеете или умрете. Я думаю, что это кризис.
– Благодарю, - свистящим шепотом произнес Ришелье, - все бы вы давали такие точные ответы!
К вечеру лихорадка значительно усилилась и пришлось еще два раза сделать кровопускание. В полночь Ришелье пожелал причаститься. Когда священник приходской церкви Сент-Эсташ, где кардинал был крещен после рождения, вошел со святыми дарами и поставил их вместе с Распятием на стол, специально для того приготовленный, кардинал сказал:
– В скорости я предстану перед Судией, который будет меня судить строго! Путь осудит меня он, если я имел иные намерения, кроме блага церкви и государства!
Больной причастился, а в 3 часа был соборован. Со смирением отрекаясь от гордости, бывшей опорой всей его жизни, он обратился к своему духовнику:
– Отец мой, говорите со мной как с великим грешником и обращайтесь со мной как с самым последним из ваших прихожан.
Священник велел кардиналу прочитать "Отче наш" и "Верую", что тот исполнил с большим благоговением, целуя Распятие, которое держал в руках.
А прекраснейшей из герцогинь Парижа, мадам д'Эгийон сделалось дурно, подруга ее госпожа Вижан проводила герцогиню домой, где ей пустили кровь.
4 декабря врачи перестали давать лекарства. Однако племянница привезла какого-то врача, который дал кардиналу странную блестящую пилюлю, и тому полегчало.
Все вздрогнули ибо основание кубка сжимаемого Ядвиго со страшной силой с треском распалось.
– Cholera!
– прошептала миледи Сомерсет, - Это очевидно "вечно живущее лекарство" - пилюля из ртути и других ядовитых соединений! Jezu! Как я ее ненавижу… Продолжайте, любезный граф!
Сам Ришелье не верил своему мнимому выздоровлению.
В полдень он едва слышно произнес склонившейся над ним племяннице:
– Моя горячо любимая Ла-Комбалетта, я ухожу… Мне тяжело и не хотелось бы видеть своим посмертным взглядом страдания дорогой для меня… Прошу оставить меня… Молю!
Герцогиня предчувствую свой близкий обморок тотчас вышла. Едва племянница закрыла за собой дверь, как кардинал впал в беспамятство.
– Так умер наш великий министр! Многие его осуждают! Но только не ваш покорный слуга! Ибо наш великий кардинал, несмотря на все свои сомнения, понимал, что нужно действовать так, словно у него их нет! И он старался сделать Францию великой страной!
– закончил Айала.
– Дорогой мой супруг!
– Ядвига положила обломки кубка на стол, - Разрешите мне покинуть вас и милостливого графа!
– Да, драгоценная моя, иди и отдохни!
– любезно отправил жену Сомерсет.
Ядвига вместе с камеристкой вышли из каюты герцога. Мадлен-Сесиль пошла в свою каюту, а герцогиня Сомерсет отправилась на палубу, заверив камеристку, что с ней ничего не случится.
Холодный декабрьский ветер принес мелкий снег, который осыпал пол палубы сделал тот скользким. Полячка закутавшись в меховой плащ крепко держалась левой рукой за перила, а с правой периодически слизывала выступающую кровь на ссадине. Треснув кубок снес кожу на косточке указательного пальца. Глаза женщины были сухие, но губы кривились и дрожали.
– Как ты все рассчитал! Да… Теперь я могу спокойно обращаться к тебе на ты! А тогда это получалось трудно! Теперь тебя нет! Грешник и святой в одном лице! Ты отрекся от меня! Ты отдал меня другому! Ты все решил за меня… И умер…
Она со всех силы стукнула по ограждению. Слез не было. Но такая мутная тоска поднималась в душе, что в какой-то миг бедной женщине захотелось бросится в холодные темные воды.
– Я никогда не скажу тебе тех слов, что хотела сказать! Я гневила Господа нашего не далее как вчера, когда в тоске вымысливала, что лучше бы Дави был девочкой и тогда я смогла бы хотя бы жить во Франции. Пусть бы мы так не встречались. Но я бы постоянно слышала о тебе, знала бы, что ты рядом. А может и смогла бы лечить тебя. Господи! Прости меня закореневшую во грехе! Но лучше бы я отравили это дурру племянницу! Тогда твоя смерть не была бы такой страшной!