–  Вы не боитесь, Ваша Светлость, что вас унесет холодный северный ветер?
– раздался насмешливый мужской голос из темноты.

–  Это вы, граф?
– спросила Ядвига, - вам наскучило общество моего супруга и вы тоже решили прогуляться?

–  Ах, дорогая герцогиня, - де Айала приблизился у герцогине так, что его стало видно в сгущающихся сумерках, - когда вы сломали кубок, то я сделал вывод, что вы, мадам, очевидно, та самая герцогиня, чьи пакеты я доставлял в Париж маркизу Рошфору.

–  Вы, сударь, весьма проницательны!
– ответила полячка.

–  Все мы обучались одному искусству у великого человека, который ныне почил в бозе! Вижу, что вы его ценили высоко. А потому, что я невольно услышал, я понял, что он также ценил вас.

–  И как много вы услышали, граф?
– надменно спросила миледи Сомерсет.

–  Я, мадам, оказался на палубе именно в тот момент, когда бы сожалели, что не отравили племянницу. И тогда я сделал вывод, что вы были достаточно близки и к этой даме и, что вполне естественно, к Его Высокопреосвященству.

–  И вы, синьор, не услышали большего?

–  Даже если я и слышал то, что не предназначено для моих ушей, я, поверьте мне, миледи, сумею сохранить тайну. Хоть я и испанский граф, но матушка моя была француженкой. Отец же всю свою жизнь посвятил пьянству и распутству. Он умер оставив нас нищими, хорошее еще, что я был единственным ребенком. Матушка могла каким-то образом жить за долги и сводить концы с концами. Кардинал же Ришелье, мир его праху, дал мне возможность подняться! Выкупить свое испанское поместье. И честно служить родине моей матушки. Поэтому я считаю себя честным человеком, а не предателем.

При упоминании имени умершего министра Ядвига снова потеряла контроль над собой.

–  Тогда, любезный граф, послушайте! Послушайте меня одну минутку! Мне не с кем поговорить! Я всегда одна! Я всегда была очень несчастна, правда. Это не слова, это бедное переполненное сердце изливается наружу. Таких, как я, не очень-то жалеют, и это несправедливо. С юности я стала разменной монетой. Моя семейная жизнь началась с того, что меня изнасиловали и изуродовали. Затем меня вроде бы спасли, но, опять таки, не ради меня самой. Герцог Лианкур, наверное, так же как и вы, синьор, хотел выкупить свои поместья и зажить спокойной жизнью. А для этого ему надо было найти себе достойную замену. Он был моим другом, но думал о себе, не обо мне. Мне в моем положении нужно было сердце, которое бы полюбило меня.

Ядвига замолчала и посмотрела в темную морскую пучину.

–  Он тоже меня не щадил. Как не щадил и себя. Он жалел, только свою племянницу. Когда она плакала, ее утешал. Когда она поступала дурно, ее извинял. И она еще жаловалась мне! Что все ей чуждо, все ей не так! А я должна за все благодарить. Ничего, бедняжка, шагай! На что ты жалуешься? Все против тебя? Так что ж, ты ведь на то и создана, чтобы страдать, девка! А я влюбилась в него! Вся моя жизнь была в его суровом взгляде, вся моя радость - в его скупой улыбке, вся моя душа - в его дыхание! Я была даже не забавой, не мимолетным развлечением! Я была грехом! Которого он всячески стремился избегать! Но судьба играла нашими сердцами. Я чувствовала, что он любит меня. Два года назад я уверилась в этом… И сразу разлука! Как это было ужасно! Узнать, что тебя любят и при этом отдают другому человеку! Для моего блага! Боже! Может быть другая в этот миг возненавидела бы его и стала свободна от этого всепоглощающего чувства. Но не я! Я слишком, уж слишком, его люблю! Я поняла, я простила, я сделала так, как он мне велел. Почти два года я живу в браке с Сомерсетом. Может быть раньше он и любил меня. Но Бастилия и моя болезнь свели на нет все чувства. Он держит меня как в тюрьме. Улыбается только на людях. Дома же суров и мрачен. Презрительно отзывается о моих детях, о Франции, о кардинале. Может быть он думает, что таким образом сделает меня счастливой?…

Граф де Айала пристально смотрел на тонкий профиль герцогини Сомерсет. В какой-то миг он пожелал уйти, что бы всего этого не знать. Но любопытство и жалость взяли вверх. Он понял, что женщине необходимо высказаться и он обязан ее выслушать, а потом все забыть.

–  Как тяжело делить ложе с нелюбимым! Мне приходиться одурманивать себя напитком, что бы терпеть прикосновения мужа. Это также не способствует нашему сближению. Кардинал заставил Сомерсета подписать контракт, что тот лишь в том случае не будет считаться во Франции государственным преступником, если наш брак будет полностью завершен. А для этого должен родиться наш совместный ребенок. Как видите, сударь, герцог Сомерсет контракт соблюдал.

–  Миледи!
– вступил де Айала, - Но, возможно, вы еще сможете наладить свой брак! Может родившийся наследник что-то изменит.

–  Дети еще никогда не способствовали налаживанию отношений между родителями!
– назидательно ответила герцогиня Сомерсет, - Все дело во мне. Я не могу полюбить мужа. А просто его терпеть рядом мне невыносимо тяжело. Было бы легче, если бы я была одна. Я так умоляла кардинала дать мне возможность уехать на мою родину! Но он принял решение… Наверное, он вычеркнул меня из жизни своей, одним росчерком под контрактом заставил свое сердце не пылать! А вот мое бедное сердечко все тлеет и тлеет, как уголек. Ваш рассказ о смерти кардинала стал ветром, который вновь раздул пламя! Боже! Боже! Я ведь на что-то надеялась! Думала, вдруг, Сомерсет опять поедет во Францию послом, возьмет меня с собой. И я хоть одним глазком увижу…

Сильное напряжение съело оставшиеся силы. В глазах Ядвиги помутнело. Она чуть не упала за борт, но извечный материнский инстинкт заставил ее обхватить живот и мягко упасть назад, на палубу…

Граф де Айала бережно опустил бесчувственную миледи Сомерсет на кровать ее супруга.

–  Ее обмороки, любезный граф, - сказал Сомерсет де Айале, - стали нормой! А вот раньше мне рассказывали, что она никогда не теряла сознания. Она же лекарка. Не боится вида крови, гнойных ран и прочей жути. А теперь вот падает по любому ничтожному поводу.