А если ты себя устраиваешь, то и выпивать нет никакой насущной необходимости – мир радует привычными очертаниями, ты совпадаешь с собой и с ним, никакого раздвоения или ускорения не требуется.

Поэтому если уж Олег и выпивает, то с внутренней неохотой, словно бы исподволь. Маму каждый раз вспоминает, очень уж она боялась, что сын станет похож на отца – алкоголика и дебошира, сгоревшего, не дожив и до роковых сороковых. Выпивать для Олега – большой грех. Так уж он назначил. Это религиозному человеку "что такое хорошо и что такое плохо" назначает Мастер Вселенной. А человек секулярный (впрочем, можно ли назвать Гагарин чистым атеистом? Скорее всего, он все-таки агностик: в голове его намешано столько всего (см. выше), что без поллитры не разберешься) сам назначает себе то, что называется

"грехом". Вот почему пьянки Олегу кажутся наказанием, а похмелье связано с чувством вины. Почти всегда связано. Неприятное чувство.

Лучше уж без него.

(42) Когда Гагарин учился в старших классах, особым шиком считались красные носки. Уж не знаю, почему. Но красные. Или алые. Хорошо сочетались с белыми адидасовскими кроссовками (большая редкость).

Олег несколько лет носил только красные носки. Отдал дань. В полной мере. Мама специально выискивала, покупала. Только красные или оттенки красного, ни одной пары другого цвета.

Потом настала очередь белых. Тоже из-за сочетаемости с кроссовками, щеголять на уроках физкультуры или на пляже. Неудобные в носке, маркие, быстро сереющие, сплошная головная боль, отстирывание и застирывание, кипячение и отбеливание. Постоянно приходилось покупать новые, для семейного бюджета белый цвет оказался неподъемным расточительством.

Тем более что одна мудрая и старая женщина, к мнению которой все прислушивались, главный специалист по стилю всей округи, школьная библиотекарша, как-то невзначай обронила: "Зрелый мужчина должен носить только черные носки. Черные носки – символ мужской зрелости".

Ну сказала и сказала, сказала и забыла, а Олег запомнил. На всю оставшуюся. Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется и какими последствиями прорастет. Белые и тем более красные пары медленно сгнивали на дне родительского комода, черным носкам не существовало более никакой альтернативы. Не существовало и не существует.

Первое следствие: перестал ездить в метро. Следствие второе: появился новый круг забот. Бензин, техсостояние, парковка. Пока в радость. Но со временем лучше завести шофера. Теперь Гагарину это по силам. Ха. Никогда не думал, что будет личный водитель. Ха. Очень смешно.

А пока не обзавелся, стал больше времени проводить в одиночестве.

Тем более, пробки. Медленно едешь – быстро думаешь. Компьютер у

Гагарина скоростной, а в машине включаются все скорости одновременно. На соседнем с водителем месте – стильный портфель.

Олег достает из него блокнот, снова, уже который раз, перечитывает старые записи. Конечно, его тянет проэкспериментировать с новыми заметками (глупо, конечно, но вдруг сбудутся), однако он чего-то боится. Боится и не знает, что захотеть. Вот когда его жена Ирина обижалась, он знал, как ее расположить к себе, он говорил: "Ирка, ну похоти чего-нибудь…" И Ирка хотела пирожное или новые босоножки, мороженое или торт, ссора забывалась. А теперь сам не знает, чего захотеть. Мира во всем мире?

Очередное дежурство. Бдения перед компьютером. Раскрытый блокнот лежит рядом. Мысли Олега далеко. Впал в задумчивый транс. С ним иной раз такое случается. Образы накатывают, топят в себе. Зацепившись за случайную фантазию, раскручивает ее как фильм. Может так сидеть не один час. Кремлевский мечтатель. Даже сейчас, когда все есть. Когда все может быть.

Механически, не осознавая, начинает рисовать на чистой странице.

Город, состоящий из одних очертаний, белый город, похожий на пейзажи кубистов, стены домов громоздятся друг на дружку, теснятся, топчутся на месте, чуть позднее возникают низкие купола, запятые, изображающие ковыляющих по улицам людей, несколько разлапистых деревьев, получившихся у него особенно подробными, а над всем этим – ровный, аккуратный блин солнца. Ни облачка, Гагарин решает обойтись без переменной облачности. За городом – песчаные барханы и море, скупо обозначенное несколькими волнистыми линиями. Олег рисует и улыбается, думая ленивую думку, больные спят и во сне идут на поправку, медсестры не тревожат, уже хорошо.

Вернувшись в осознанность, видит рисунок, сердце обваливается – вот уже несколько дней он свято верит в волшебную силу блокнота, и с каждым днем вера эта, ничем не подтвержденная, странным образом укрепляется. Уже пару дней он обдумывает новую запись, но так и не решается нарушить покой белых страниц. Он и сейчас не решался, выложил блокнот, раскрыл, да так и замер, углубившись в умственные приключения. Уставился в одну точку, глядя мимо монитора, а потом, забывшись, принялся рисовать.

Нужно ли говорить, что утром, в телефонной трубке, объявилась Дана с двумя билетами в Марокко. В то самое Марокко, откуда происходили все апельсины его детства. Два билета, два выходных дня, вылет в пятницу, можно даже отгул не брать, вернутся ровно к началу рабочего дня, с корабля на бал. Голос Даны дышит оптимизмом: всех подружек навестила, все магазины обошла, жизнь удалась. У Гагарина пересменка и легкая усталость – ночь выдалась хоть и спокойной, но долгой, в ординаторской стоит дико неудобный диван, скрючишься на нем в три погибели, так до самого утра тебя и терзают гастрономические кошмары.