Однако такая картина верна только при взгляде на неё очень издалека или с большой высоты. Правильно, что чиновники только о народе и думают, но вот разговаривают с ним они всё-таки по-разному; бывает, что жалость их прячется глубоко внутри, так что сразу она бывает совсем незаметна. Отдельный российский обыватель, бывает, так и не может до неё добраться.

Ильин и Живодёров были абсолютно разными людьми, хотя при всём том и принадлежали чиновничьему сословию. Ильин, правда, ему некоторым образом изменил, подавшись в депутаты, но связей с родной средой никогда не терял. Он был балагур, эпикуреец, внешность имел округлую и приятную, хотя, конечно же, мог нахмуриться и заорать на негодников, мешающих ему реализовывать народные интересы. В давно ушедшие времена таких людей, как он, называли “барин”, однако за истекший период бар всех вывели под корень, хотя граждане, имевшие организмы ухоженные или, как когда-то выражались, “рассыпчатые”, никогда в России не переводились. И ведь какую селекцию проводили! цензы вводили! пайки кремлёвские – диету такую специальную – назначали, ан нет. Глядишь, только выберется человек из пролетарского происхождения в иную социальную прослойку, а уже и брыли у него, и бакенбарды, и плешивость… всё на месте. И борется за социальную справедливость профессионально, так, что все обычно остаются при своих интересах и никто не остаётся обиженным этой его борьбой.

Живодёров был совсем другой человек, за глаза его называли не

Максим, а Максимум Живодёров. В отличие от приятной округлости

Ильина, он производил впечатление человека угловатого, хотя рост имел выше среднего, был подтянут и довольно широк в плечах. Глаза

Живодёрова, в отличие от приятной поволоки Ильина, блестели постоянным нехорошим блеском, что заставляло его собеседников заподозрить уважаемого Максима Михайловича в фанатизме. Последнее, конечно, было совсем уж фантастической гипотезой в отношении современного служащего толерантного демократического государства.

Однако фанатиков население побаивается и уважает, так что Живодёров пользовался и в администрации, и в области N большим авторитетом. Он мог сказать в адрес очень многих людей, в том числе и не привыкших относить себя к населению, разнообразные резкие гадости, а индивидуумов, которые могли бы ему что-нибудь обоснованное сказать в ответ, было очень мало, так что и элита области N в целом его побаивалась и уважала. Вдобавок Живодёров постоянно практиковался в словесных разносах и других формах постановки коллег и подчинённых в унизительное положение. И если Ильин громко ругался и топал ногами сравнительно редко, чтобы уж совсем не потерять форму, то Живодёров мог перейти к повышенному тону в любой момент разговора, что постоянно держало собеседников в экстремальном напряжении.

Парадоксально, но эти два столь разных человека были симпатичны друг другу. Оба они по-настоящему боялись Стояковского, в связи с чем обменивались информацией, позволявшей по возможности не вызывать раздражения губернатора. Так что отношения между ними сложились весьма доверительные, даже два раза в год они вместе ездили на охоту.

Поэтому Живодёров позвонил Ильину напрямую и предложил тому попросту взять да и заткнуться по поводу переименования завода Ленина в завод

Яшкиной. На что Ильин ответил, что молчать он никак не сможет, поскольку материал уж больно выгодный – никого не задевает, но как раз даёт возможность напомнить о себе как депутате, и вообще -

Ленина жалко.

– О чём ты говоришь – у нас только на центральном проспекте три памятника Ленину стоят. При чём тут шинный завод? Речь же не идёт о том, чтобы мумию из мавзолея вынести, хотите, так туда и ходите, молитесь своим мощам.

– Шинный завод построили при советской власти, так что он к этому причастен был непосредственно. Хотят завод имени Яшкиной – пусть сначала новый построят, а там называют, как их душе угодно.

– Можно подумать, что при советской власти ничего не переименовывали! Был Путиловский завод, стал Кировский.

– Это не аргумент.

Живодёров и Ильин препирались минут пятнадцать, потом почти одновременно поняли, что уже орут друг на друга, сухо попрощались и положили телефонные трубки. А дальше каждый предпринял свои действия: Ильин оплатил статью в газете, в которой сердобольный корреспондент сравнивал построенное в городе N при большевиках и при демократах. А Живодёров нажаловался на Ильина Стояковскому. Тот помолчал, подумал (а газету с нелестными для власти эпитетами последнего периода жизни области N, когда ею как раз и управлял

Стояковский, ему уже положили на стол, так что он успел её прочесть) и вдруг довольно резко заявил:

– Свою собственную вещь я могу называть как угодно, на то я и собственник. Завод – это не парк культуры и отдыха. Пусть регистрируют. Имени Яшкиной так имени Яшкиной, хорошо ещё, что не имени Костанжогло.

– А кто такой Костанжогло? – решил после паузы поинтересоваться

Живодёров.

– Начальник треста, который строил этот завод. А то вот ещё лучше – имени Максима Живодёрова. Есть предложения, чего твоим именем назвать?

– Всё шутите, – прикинулся обиженным Живодёров и потихоньку ретировался из губернаторского кабинета.

Завод переименовали, новое название зарегистрировали, никаких народных волнений по этому поводу далее не последовало. Но Ильин затаил обиду и на ближайшую утиную охоту с Живодёровым не поехал. А на следующую уже поехал, поскольку был не очень злопамятный человек.

Да и охоту любил, а с Живодёровым охотиться всегда было очень удобно. Максим Михайлович всегда предупреждал егерей заранее, кроме того, специально готовил напитки, закупал свежевыпеченный хлеб… и не переносил охоты большой компанией, поскольку любил после всех стрелковых событий и употребления алкоголя на открытом воздухе посмотреть на ранние звёзды и поговорить о чём-нибудь сокровенном.