— Сколько ж еще?

— Теперь вот-вот… Скоро…

Пришло разоблачение, которого боялся Сережа. Нельзя уже спрятаться за две-три детали, подкинутые Мефодичем. Сережа едва вытягивал норму. Когда он слышал за спиной шаги Гурова, Ивушкина или кого-либо из мастеров, он думал: «Расти у меня на хребте волосы, они б дыбом вставали».

В пятницу утром в цехе записывали желающих ехать в город на концерт.

В перерыв Сережа прошел в чугунолитейный: решил спросить Дашу, пойдет ли она. Перерыв еще не кончился, а она уже стояла у станка, побледневшая, гладенько причесанная. Увидев его, она посмотрела дико и поздоровалась коротким кивком.

— Что ты так смотришь, словно я у тебя три копейки украл? — удивился Сережа. — Записывают на концерт ехать. Поедем?

Даша печально покачала головой.

— Нет, не поеду.

— Почему? В вечерней смене?

— Нет. Не в вечерней я. Только все равно не поеду.

— Случилось что-нибудь? Да выйди ты из-за станка на полминуты! Ведь перерыв!

Она прошла с ним к выходу, где было тише.

— В театр не пойдешь, а в парк в воскресенье? — не понимая ее отказа, допытывался Сережа.

Даша тихо вздохнула.

— Не стану я с тобой ходить!

— Это вдруг почему же?

— А что ж ходить мне с тобой? Ведь ты то с одной, то с другой!

— Вот те на! — удивился Сережа. — Что ж, по-твоему, я с одной с тобой должен ходить?

Даша покраснела.

— Ой, что ты! Я совсем не к тому. Только у меня свое есть понятие. Я с Верушей стану ходить или уж в общей компании. Когда девушки то с одним, то с другим… ни к чему это.

— Отчего ни к чему? Объясни!

— Так что ж… ходить попусту? Походили — перестали. Зачем это?

— А что, по-твоему, как зарядили ходить в кино, так уж и ходи до самой смерти? — засмеялся Сережа. — Или, может, по-твоему, как сходил в кино, так и женись!

Даша еще пуще покраснела.

— Так ты ж ведь еще и за руку берешь! Сережа еще веселее спросил:

— А по-твоему, раз за руку взял, так обязан жениться?

— А как же?!

В словах была такая наивная убежденность, что Сережа откровенно расхохотался в ответ.

Даша сперва растерялась, но тут же пересилила себя и ответила с достоинством и даже с гордостью:

— Не так ты понимаешь. Не оттого жениться, что взял за руку. А наоборот! Если всерьез не думаешь, так зачем и за руку брать? Я ведь не о себе! Я о жизни. Что ж, по-твоему, девушка должна с каждым в кино ходить и с каждым держаться за руку! Я о жизни иначе понимаю. Не стану я с тобой ходить.

— Жениха, значит, будешь дожидаться?

— Зачем мне это? — ответила она печально. — Я никогда и замуж не пойду.

— Так и будешь одна вековать?

— А я и не одна вовсе! У меня мать, сестренки, подруги. И в цехе все ко мне с добром. Я еще мало ученая. Учиться мне надо. Еще и некогда мне по кино разгуливать. — Она закончила строго, нагнула голову, сделала шаг от Сережи, потом оглянулась, в глазах, похожих на распахнутые окошки, блеснула печаль, и голос прозвучал жалобой: — Прощай, Сереженька…

Она уходила от него, тоненькая, прямая, с русыми, туго приглаженными волосами.

«Ну и смешная девчонка! — подумал Сережа. — Если на ней не женишься, так и за руку не держи! Скажите, какая недотрога! — И вдруг ему стало грустно, захотелось, чтобы она, именно она, была рядом. — Испугал… Не надо, не надо было такую за руку-то держать».

Но ему некогда было раздумывать о Даше.

Отливка в новый кокиль была не лучше прежних. Кромки стали острее, но размеры не совпадали, а ужи-мины и раковины стали больше прежнего. Он забросил комсомольские дела и нахватал троек в техникуме. Возиться с кокилем одному было трудно, а ребята помогали день ото дня неохотнее и нетерпеливо спрашивали:

— Долго ль еще тебе возиться?

— Вот-вот… — отвечал Сережа. — Последняя отливка. Они перестали верить этому «вот-вот».

Синенький сочинил про него песню с припевом:

Однажды вечером, покидая Сергея, он сказал:

— Серега, я же, как ни говори, жених! У тебя дед, а у меня невеста! Ты хоть и очумел от кокиля, но пойми разницу: деда в театр не водить, в буфете не угощать. Он еще и сам тебя подкормит. А у меня Тоська! Нам комнату снимать, обзаводиться и все такое. Я эти полмесяца без заработка. Жить надо и жениться, брат, мне тоже надо. А тут… с твоим кокилем еще либо будет, либо нет. Так что, Серега… — Маленькая сильная рука Вити Синенького сжала безответную ладонь Сергея. — Прощай, «Дон Кихот — вот-вот»!

Сережа хотел беспечно улыбнуться, но губы скривились беспомощно.

Заводская жизнь его начиналась неслыханно счастливо: через три года после вступления в цех он уже был передовиком, через четыре — портрет его укрепился первым в аллее почета. Ребята любили его, комсомольцы выдвигали и выбирали, и сам Вальган всячески отмечал и поощрял. Сереже его жизнь порой представлялась стремительной, как птичий полет. А теперь?

Вчера еще и Мефодич слушал Сережу больше, чем мастер, и Витя Синенький тенью ходил за Сугробом, и, когда Сережа затевал новое, не было отбоя от желающих помочь. А сегодня жалость Мефодича и Витино ироническое: «Дон Кихот — вот-вот», и он один со своим кокилем. Словно шел привычным, широко открытым проходом и вдруг ударился лбом о непонятное. И губы растерянно кривились, когда он пытался улыбнуться.