– Я не знаю, сын мой… Я работал до полуночи и уже пошёл спать, когда услышал, рядом, в келье отца Дометиоса…

– Ах! Ах!
– прыснул Зорба.
– Ты был прав, Захария!

Епископ опустил голову.

– Наверное, это был какой-нибудь жулик, - прошептал он.

Суматоха в коридоре затихла, монастырь снова погрузился в тишину. Епископ умоляюще смотрел на меня добрыми перепуганными глазами:

– Ты хочешь спать, сын мой?
– спросил он.

Я чувствовал, что он не хочет уходить, ему было страшно. Он не хотел оставаться в одиночестве в своей келье.

– Нет, - ответил я, - я не хочу спать, останьтесь. Мы стали беседовать. Зорба, опершись на свою подушку, сворачивал сигарету.

– Похоже, что ты воспитанный молодой человек, - сказал мне старичок.
– Здесь мне не с кем поговорить. У меня есть три теории, которые облегчают мне жизнь. Я хочу поделиться ими с тобой, сын мой. Не дожидаясь моего ответа, он начал:

– Моя первая теория такова: форма цветов влияет на их окраску; их цвет влияет на их свойства. Так что каждый цветок имеет своё, отличное от других действие на человеческое тело и, идя дальше, на душу. Именно поэтому мы должны быть очень осторожны, пересекая цветущее поле. Он замолчал, будто ожидая моего мнения. Мне же представился старичок, бредущий по цветущему полю и с тайной дрожью смотрящий на землю, цветы, их форму и окраску. Возможно, несчастный старик трясся от мистического страха: весной поле должно было быть населено разноцветными ангелами и дьяволами.

– Теперь о моей второй теории: любая идея, имеющая истинное влияние, обладает правом на истинное существование. Она здесь. Она не перемещается невидимо в воздухе. Обладая телесной оболочкой, глазами, ртом, ногами, животом, она воплощается в мужчине или женщине… Именно поэтому Евангелие говорит: «Слово божие есть плоть…» Старик снова с беспокойством посмотрел на меня.

– Моя третья теория, - торопливо произнёс он, не в силах перенести моё молчание, - такова: вечность существует даже в нашей быстротечной жизни, но нам трудно в неё проникнуть. Житейская суета вводит нас в заблуждение. Лишь избранным существам, принадлежащим элите, удаётся пребывать в веках, даже в их эфемерной жизни. Поскольку все остальные гибнут, Господь сжалился и ниспослал им религию, а посему и массы могут приобщиться вечности. Закончив, он почувствовал заметное облегчение. Подняв маленькие глазки без ресниц, улыбнувшись, он посмотрел на меня, как бы желая сказать: «Вот я тебе и отдал всё то, чем владел, можешь это взять!» Я был взволнован, этот старичок, едва познакомившись со мной, предлагал от чистого сердца плоды всей своей жизни. Он прослезился и спросил, взяв мою ладонь в свои руки:

– Что ты думаешь о моих теориях?
– Можно было подумать, что от моих слов зависит ответ на важный для него вопрос: не зря ли он прожил жизнь. Я знал, что иногда правда идёт не во благо, намного человечнее бывает солгать.

– Эти теории могут спасти многие души, - ответил я.

Лицо епископа озарилось. Это было оправданием всей его жизни.

– Спасибо, сын мой, - прошептал он, нежно сжимая мою руку.

В эту минуту Зорба выскочил из своего угла:

– У меня есть четвёртая теория, - воскликнул он.

Я с беспокойством смотрел на него. Епископ повернулся к нему и сказал:

– Говори, сын мой, да будет благословенна твоя мысль! Какова твоя теория?

– Дважды два - четыре!
– ответил Зорба с серьёзным видом.

Епископ оторопело смотрел на него.

– И ещё одна, пятая теория, старина, - продолжил Зорба, - дважды два - не четыре. Выбирай себе ту, которая подходит!

– Ничего не понимаю, - вопрошающе глядя на меня бормотал епископ.

– Я тем более!
– рассмеявшись, ответил Зорба. Я повернулся к растерявшемуся старичку и переменил тему разговора.

– Над какой проблемой вы трудитесь здесь, в монастыре?

– Делаю списки со старинных монастырских манускриптов, сын мой, на этих днях я собрал все эпитеты, которыми наша церковь украсила Пресвятую Деву. Епископ вздохнул.

– Я стар, - проговорил он, - и не могу делать ничего другого. Мне приносит облегчение составление описи всех украшений Богородицы, я как бы забываю о мирской нищете.

Он облокотился на подушку, закрыл глаза и принялся шептать как в бреду: «Неувядающая роза, Земля плодородная, Виноградник, Источник, Кладезь чудес, Лестница, ведущая в Небеса, Фрегат, Ключ от рая, Заря, Вечная лампада, Пылающий столп, Незыблемая башня, Неприступная крепость, Утешение, Радость, Свет для слепцов, Мать для сирот, Скрижаль, Пища, Мир, Безмятежность, Мёд и Молоко…»

– Дедушка бредит… - сказал Зорба вполголоса, - я его укрою, а то, чего доброго, простудится… - Он поднялся, набросил на старика одеяло и поправил подушку.

– Я слышал, что существует семьдесят семь видов безумия, - произнёс он, - это семьдесят восьмой.

Светало. Послышался мелодичный стук колотушки. Склонившись к оконцу, при слабом свете зари я увидел тощего монаха в клобуке, обходившего двор и ударявшего небольшим молотком по продолговатой деревянной дощечке. Утренний воздух полнился чудесным гармоничным звуком колотушки. Соловей затих, на деревьях начали щебетать первые птицы.

Очарованный, я слушал нежную призывную мелодию колотушки, навеявшую мне отвлечённые мысли. «Возвышенный дух, даже находясь в полном упадке, - думал я, - сохраняет свои величественные и полные благородства внешние формы. Душа их покинула, но её бывшее жилище, похожее на тщательно отполированную раковину, просторную и замысловатую, где она находилась столько веков, осталось нетронутым.

Именно такими опустевшими раковинами, - думал я, - кажутся чудесные соборы, которые можно встретить среди шума и безбожия больших городов. Доисторические чудища, от которых остались только скелеты, изъеденные дождями и солнцем».