Шрифт:
– А вам - слово «честь»?
– Удар не пошатнул Гертье.
– напротив, прибавил ему стойкости, поскольку дело дошло до крайностей.
– Вы шантажируете меня, как мелкий подонок.
– Сударь!!!
– Гереон умел и рычать, но Гертье устоял, даже не шелохнувшись:
– Ваш следующий шаг будет попыткой войти без разрешения. Думаете, я не смогу вас остановить?
Гереон быстро укротил порыв гнева, вернувшись в позу серебряной статуи.
– Я против дуэлей между родственниками, - произнес он ровным тоном.
– А то бы вы недолго прожили.
– Как знать; я метко стреляю. Родственные чувства не помешают мне принять ваш вызов. Можете присылать картель, в делах чести я всегда к вашим услугам. Будьте уверены - я научу вас биться на равных.
– Чему вы можете научить нас?
– Гереон свел брови, уставив на Гертье немигающий взор.
– Вы настолько молоды, сударь, что вам чужда забота о своем роде и потомстве.
– А вы, монсьер, настолько стары, что ваша кровь остыла. Чтобы выжить, вы снисходите до браков с нами, молодыми и горячими, иначе угаснете, как догоревшие свечи.
Осанка Гереона не изменилась, но на лице под внешним лоском проявилось нечто устрашающее, словно с величавого господина спала маска, обнажив доселе скрытый лик древности, - и горькая, бездонная печаль звучала в его стихшем голосе:
– Вы даже отчета себе не отдаете в том, сколь жестоки ваши слова, кавалер Гертье. Поступайте как знаете, а мы продолжим добиваться своего.
– Я тоже, - войдя в квартиру, Гертье хлопнул дверью.
– Наша кровь, - отметил Кефас не без гордости.
– Он готов умереть за то, что сказал сгоряча, - вздохнул Гереон.
– Что ж, друг мой, примемся за дело! Утро близится, а наши усилия пока безуспешны.
– К чему ваше самопожертвование?
– укоризненно спросила Рагна.
– Поймите, кавалер, - я все равно не изменю проклятие.
– Незачем повторять, я это уже слышал, - Гертье ходил по промерзающей комнате, то хлопая себя по плечам, то энергично потирая руки. Пальцы почти потеряли чувствительность, да и нос едва ощущался, если его тронуть. Самое подходящее - присесть у печки, приблизив лицо и ладони к огню, но при сидении на корточках начинали коченеть ноги и туловище. Тряхнув чернильницу, Гертье вполголоса выругался - и чернила замерзли! Керосиновая лампа горела кое-как, крохотным изнемогающим огоньком. Достав неоконченное письмо к Атталине, Гертье поставил чернильницу на спиртовку - может, содержимое оттает.
– Зачем вы так делаете?
– не унималась Рагна. Гертье догадался, что она продолжает вести беседу, чтобы он отвечал. Когда воцарится гробовое молчание, родственники войдут.
– Вы можете меня не отвлекать? Я пишу невесте. На всякий случай хочу вас попросить о небольшой услуге - отправьте письмо, если я не смогу. Обещаете?
Сняв перчатки, Гертье долго дышал на пальцы и пробовал согреть их во рту.
Начатое третьего дня послание к Атталине никуда не годилось. Оно выглядело лживым, насквозь неискренним. Порвав его и бросив в печку, Гертье принялся за новое:
Дорогая моя Атталина!
Извините за скверный почерк, но иначе при таком холоде писать невозможно. Лишь сегодня я узнал причину Вашей нелюбви ко мне - всему виной проклятие, наложенное дочерью Брандесьеров. Милая, я всецело понимаю Ваше нежелание выходить замуж. Поэтому я приму как должное Ваш отказ, ибо речь идет о Вашей жизни или смерти. Если мне суждено сегодня остаться в живых, я употреблю все свои силы на то, чтобы избавить Вас от проклятия. Знайте, что я не отказываюсь от нашей свадьбы и готов отложить ее на любой срок, необходимый для Вашего спасения…
Закончив, он растопил на спиртовке палочку сургуча, запечатал письмо и приложил к сургучной кляксе перстень с гербом первого сына-наследника Валлероденов. Пятизубцовая фигура на нем означала, что еще жив дед Марей. Оказалось, что среди вещиц, вытряхнутых в угол из ящичков пущенного на дрова бюро, нет почтовых марок. Тогда Гертье поставил еще одно сургучное пятно и прилепил к нему два десятицентовика.
– Здесь - плата за пересылку, - показал он письмо Рагне.
– У вас пальцы посинели, - тихо сказала она.
– Пустяки, - Гертье поводил ладонью над пламенем спиртовки, как бы пробуя себя на роль Муция Сцеволы, но не почувствовал огня. «Плохо дело», - со снежным шорохом пришла тревожная мысль.
– Идите ко мне, - решившись, Рагна приподняла тюфяк, служивший ей одеялом, и край медвежьего плаща.
– Слышите? забирайтесь в постель!
– Простите, Рагнхильд, но я с вами не лягу.
– Боже, что вы себе вообразили?!. Я вас ненавижу, да - но не хочу, чтобы вы умерли. Сами же сказали - не время для приличий. Перестаньте делать вид, что мы с вами расшаркиваемся в салоне. Полезайте сюда… я прощу вас! пожалуйста, Гертье! не заставляйте меня унижаться! Я сама себе противна за то, что говорю, - а тут еще вы со своей гордостью!..