— Мы сами ничего. Я не больше тебя знаю, почему у капитана Мейнарда неприятности с французскими солдатами. Несомненно, это связано с его республиканскими убеждениями. Мы слышали об этом; и да благословит его Господь за эту веру!

— Дорогая Джули! Я вполне разделяю твои чувства!

— Но неважно, что он сделал. Наш долг помочь ему.

— Я это знаю, кузина. Я спрашиваю только, что мы сможем сделать.

— Посмотрим. У нас здесь есть посол. Не тот человек, что нам нужен: несчастье Америки, что представителем к европейскому правительству посылают человека, который не способен представлять наш народ. Как раз напротив. Третьеразрядный ум и привычка к высшему свету — словно только это нужно, чтобы быть принятым при королевских дворах. Как будто Американская Республика нуждается еще в какой-то поддержке и дипломатии, чтобы быть принятой! Корнелия, мы теряем время! Человеку, которому мы обе обязаны жизнью, может быть, в этот момент грозит опасность потерять собственную жизнь! Кто знает, за что его арестовали? Наш долг узнать это.

— Ты расскажешь тетушке?

— Нет. Она, конечно, будет возражать. Даже постарается удержать нас. Спустимся по лестнице незаметно и выйдем, ничего ей не сказав. Мы будем отсутствовать недолго. Она вообще ничего не узнает, когда мы вернемся.

— Но куда ты собираешься идти, Джули?

— Сначала выйдем в фойе отеля. Там подождем рассыльного. Я велела ему не заходить в отель, мы с ним встретимся снаружи. Может быть, он уже там. Пошли, Корнелия!

Обе леди спустились по лестнице и остановились у входа в отель «Лувр». Ждать им пришлось недолго. Служащий встретил их на ступеньках и сообщил о результате исполнения поручения.

Отчет его был прост. Он не привык рассуждать о том, за что ему платят. Зуавы отвели пленника в караульную перед садом Тюильри и держат его там. Так он предполагал.

Он записал номер дома и отдал записку леди, получив в обмен золотую монету. Сдачи у него не потребовали.

— Быстрей! — торопила Джули кузину. Девушки вышли на улицу и направились в сторону ничем не примечательного здания, на котором написано «Посольство США».

Как и повсюду, тут царило возбуждение, даже ужас. Девушкам пришлось пройти через толпу своих соотечественников.

Вежливость американцев по отношению к женщинам вошла в пословицу. Толпа расступилась, давая леди дорогу. Да и кто бы не уступил таким женщинам?

Их принял секретарь посольства. Он с сожалением сообщил, что посол занят.

Но гордая Джули Гирдвуд не приняла его отказ. Время очень важно. Может быть, дело идет о жизни и смерти! Она должна видеть представителя своей страны — и немедленно!

Нет силы большей, чем женская красота. Секретарь посольства покорился этой силе; нарушив полученный приказ, он отворил боковую дверь и пропустил посетительниц к послу.

Они рассказали обо всем. Человек, пронесший звездно-полосатый флаг под огнем не одной битвы, поднявший его на крутой Чапультепек, этот человек теперь в Париже, он пленник пьяных зуавов, его жизни грозит опасность!

С такой просьбой обратились к послу Америки.

Просьба не нуждалась в таких прелестных просительницах. Стремление защитить честь своей страны превыше мужского консерватизма.

Уступая этому стремлению, посол отправился исполнять свой долг.

— Я приду к вам! Приду!

Гордость охватила сердце пленника, когда он услышал эти слова и понял, от кого они исходят. Они позволили ему спокойней выдержать оскорбления.

Слова продолжали звучать в его ушах, когда его ввели во двор, напоминающий двор тюрьмы.

В глубине двора находилось помещение, похожее на камеру. Дверь открыли.

Пленника втолкнули внутрь, как быка, не желающего заходить в загон. Один из стражников пнул его сзади, как только он ступил через порог.

У него не было возможности отомстить за грубость. Дверь с грохотом закрылась, снаружи задвинули перекладину.

Внутри камеры было темно, и мгновение Мейнард продолжал стоять на том месте, куда отлетел после толчка.

Сердце его было полно негодования, и он произнес громкое проклятие всем формам деспотизма.

Больше, чем когда-либо, он боялся за судьбу республики. Он понимал, что его окружают не ее солдаты.

Впервые он на себе испытал последствия единовластия и лучше теперь понимал ненависть Рузвельдта к священникам, принцам и королям!

— Ясно, что республике здесь конец! — произнес он после проклятий врагам.

— C’est vrai, monsieur, — послышался голос из глубины камеры. — C’est fini! [111] Сегодня все кончается!

Мейнард вздрогнул. Он считал, что находится здесь один.

— Вы говорите по-французски? — продолжал голос. — Вы англичанин?

— На ваш первый вопрос — да, — ответил Мейнард. — На второй — нет. Я ирландец!

— Ирландец! За что же вас привели сюда? Прошу прощения, мсье. Я слишком вольно веду себя с товарищем по заключению.