Шрифт:
Мейнард откровенно все рассказал.
— Ах, друг мой, — сказал француз, выслушав его, — вам нечего опасаться. Со мной — другое дело.
Послышался вздох.
— Что вы хотите сказать, мсье? — машинально спросил Мейнард. — Вы ведь не совершили преступление?
— Да, совершил! Величайшее преступление — я патриот! Я сохранил верность своей стране — и свободе! Меня зовут Л.
— Л.! — воскликнул Мейнард, узнав имя, хорошо известное среди поклонников свободы. — Возможно ли это? Меня зовут Мейнард.
— Бог мой! — воскликнул заключенный француз. — Я слышал о вас! Я знаю вас, сэр!
В темноте они обнялись и вместе произнесли драгоценные слова:
— Да здравствует республика!
А Л. добавил:
— Свобода и демократия!
Мейнард ничего не ответил. Помолчав немного, он спросил:
— Но что вы имели в виду, говоря об опасности? Неужели они дойдут до этого?
— Слышите эти звуки?
Они прислушались.
— Да. Там, снаружи, стреляют. И крики слышны. Вот это ружейные выстрелы. А это, подальше, пушечный выстрел. Можно подумать, что идет сражение.
— Так и есть! — серьезно ответил республиканец. — Сражение, которое кончится уничтожением нашей свободы. Вы слышите погребальный звон — и по мне тоже, я в этом не сомневаюсь.
Тронутый серьезным тоном пленника, Мейнард попросил у него объяснения, — но в это мгновение неожиданно отворилась дверь, впустив несколько человек. Это все были офицеры в мундирах различных частей, главным образом зуавов и африканских егерей.
— Вот он! — воскликнул один из них. Мейнард узнал голос Вирока.
— Выведите его! — приказал офицер с нашивками полковника на плечах. — Трибунал состоится немедленно!
Мейнард подумал, что речь идет о нем. Но он ошибался. Речь шла о более известном человеке и более опасном для возникающей империи. Это был Л.
На открытом дворе стоял большой барабан, вокруг расставили с полдюжины стульев. На барабане чернильница, ручка и бумага. Все это символы полевого суда.
Но они были нужны лишь для прикрытия. На бумаге ничего не записано. Ручку даже не обмакнули в чернила. Все присутствующие: председатель суда, члены, защитник — все полупьяны. Все требовали крови и были полны решимости пролить ее.
Но Мейнарду не пришлось быть зрителем этой пародии на суд. Дверь снова закрыли, и он остался за ней и стоял, прислушиваясь.
Недолго. Не прошло и десяти минут, как в замочную скважину донеслось слово, приговорившее его товарища по заключению. Это было слово: «Coupable!». [112]
За ним последовала фраза:
— Tirez au moment! [113]
Послышался протестующий крик, в котором Мейнард узнал голос товарища по заключению:
112
Виновен! (фр.).
113
Расстрелять немедленно! (фр.).
— C’est un assassinat! [114]
Последовал топот, вероятно строящегося взвода.
Наступило молчание, как затишье перед бурей.
Оно было кратким — всего несколько секунд.
Раздался крик, заполнивший весь двор, хотя кричал один человек. Когда-то этот крик сбросил короля с трона, а сейчас служил протестом перед наступающей империей:
— Да здравствует республика! — Это были последние слова Л., которые он бросил, глядя в глаза своих убийц.
114
Это убийство! (фр.).
— Tirez! [115] — Мейнард узнал голос лейтенанта зуавов Вирока. Его заглушил грохот выстрелов, эхом отразившийся от стен.
Неподходящее время для торжества после такой трусливой и подлой казни. Но двор был полон необычных людей. Они скорее напоминали демонов, когда, размахивая киверами, ответили на крик расстреливаемого возгласом, означавшим падение Франции:
— Vive l’Empereur!
Глава XXXVIII
ДВА ФЛАГА
115
Огонь! (фр.).
Вслушиваясь в происходящее снаружи, почти не слыша слов, но все понимая, Мейнард пришел в ярость.
Человек, которого он только что обнимал, чье имя он давно знал и уважал, этот человек только что убит, как собака!
Ему начинало казаться, что он видит сон!
Но он слышал протестующий крик:
— Это убийство!
Повторяя его, он колотил в дверь, надеясь отвлечь солдат и задержать расправу.
Он продолжал кричать, пока его голос не заглушил залп.
Когда смолкло эхо выстрелов, во дворе стало тихо. Члены полевого суда услышали его.