— Это каких? — ошеломленно спросила Жанна.

— Самостоятельных, уверенных в себе, внутренне талантливых, в общем, самодостаточных.

— Она так вам и сказала?

— Нет, конечно. Боюсь, Примакова таких слов не знает, но смысл выразила вполне отчетливо. Вы купили у нее моток веревки в одиннадцать часов семнадцать минут шестнадцатого числа, то есть за сутки до трагедии…

— А такая точность откуда?

— По копии чека, Жанна Романовна, в кассовом аппарате сохраняются копии, вы должны знать, сами в этой области работаете, верно?

— Допустим, — сказала Жанна, припоминая новые подробности. Когда она выходила из отдела — чтобы выйти на улицу, нужно было миновать секцию электротоваров, — продавщица вслед ей сказала: «По тебе эта веревка и плачет». Она обернулась, но толстая Сонька уже обслуживала другого покупателя, в сторону Жанны не смотрела. Неужели послышалось? Так явственно…

— Допустим, — повторила Жанна. — Ну и что? Я совершенно забыла… Сейчас вы напомнили, и я вспомнила. И продавщицу вспомнила, неприятная женщина, у нее, должно быть, какие-то сексуальные проблемы, она на всех мужчин смотрит взглядом голодного удава.

— Правильно! — воскликнул Лисовский. — Вы это точно определили. Но на мой вопрос все-таки не ответили: зачем вам понадобилась веревка?

— Наверно, белье вешать, — сказала Жанна. Ответ сформировался в ее сознании, но говорить вслух то, что ей сейчас подсказывал Эдик, было бессмысленно. Совершенно не нужно. И глупо, ко всему прочему. — Зачем еще нужна веревка?

— Мало ли… — протянул Лисовский. — Вы же знаете, для чего ее применил Ресовцев. А если бы веревки в доме не оказалось…

— Вот оно что! — догадалась наконец Жанна, уловив ход мысли следователя. — Значит, я специально купила этот моток, принесла, оставила на видном месте, чтобы… Откуда я могла знать, что Эдик… что он…

— Сейчас! — оживился Лисовский, ему хотелось продемонстрировать, как он хорошо поработал с уликами и показаниями. — Это я вам сейчас объясню, а вы меня поправьте, если что. Владимир Терехов был у вашего мужа в тот же вечер, провел с Ресовцевым час, они спорили и, возможно, даже произошло рукоприкладство. Во всяком случае — это я вам так, для сведения, — на запястье вашего мужа эксперты обнаружили кровоподтек, будто руку кто-то очень крепко сжал. Вряд ли он стал бы сам… А вы, Жанна Романовна, встречались с Тереховым — у меня нет сведений, происходили ли такие встречи раньше, я просто не успел еще опросить, это отнимает время… Но после гибели вашего мужа вы с Тереховым точно встречались.

— Господи, — ошарашено сказала Жанна, — вы следили за мной?

— Почему следили? Есть люди, у людей есть глаза, а мы задаем вопросы.

— Не пойму, к чему вы ведете.

— Вот к чему. Ресовцев по телефону обвинил Терехова в убийстве, а потом взял и повесился. А у Терехова в тот день книга вышла, которую написал на самом деле ваш муж. Откуда мог Терехов получить рукопись? Эксперты говорят: из компьютера Ресовцева. Ваш муж ее сам и переслал. Он был психически болен? Нет, у меня справка из поликлиники. Совершенно здоровый человек, обращался несколько раз по поводу острого респираторного заболевания… Вы улавливаете? Не мог ваш муж переслать файл Терехову, а вы могли, вы тоже — и только вы — бывали в этой квартире, в том числе в отсутствие мужа.

— Глупости, — сказала Жанна.

— А раньше вы встречались с Тереховым? — продолжал Лисовский. — Когда, собственно, вы с ним познакомились?

— После… Я позвонила ему и сказала, что он убийца.

— А раньше вы…

— Раньше я понятия не имела о существовании этого человека.

— Почему же вы решили, что он — убийца?

Жанна молчала. Это вопрос ей много раз задавал Володя, и всякий раз ее ответы немного отличались друг от друга. Что-то менялось в ней самой, в ее отношении к мужу, к Володе, к самой себе, к вещам, к миру. Слова, сказанные Эдиком год или даже три года назад вдруг приобретали неожиданное и истинное значение, но истинное — не всегда означало правильное в какой-то конкретной жизненной ситуации. Или наоборот — истинное в жизни, если судить по делам, по объективным уликам, по логике, наконец, не всегда правильно по сути, а суть не сразу становится понятной, и этот молодой следователь тоже поймет в конце концов, что он уже не тот, каким был в начале расследования, и выводы его отличаются от тех, какие он мог сделать несколько дней назад, и говорить с ним нет никакого смысла, нужно просто ждать…

Жанна молчала, изучала взглядом пуговицу на рубашке Лисовского. Пуговица почти оторвалась, держалась на честном слове, видимо, у Лисовского не было женщины, которая ему пришивала бы пуговицы. И маленькое зеленоватое пятнышко на рукаве, у манжета, скорее всего, от какого-то фрукта, от яблока, наверно, стиральная машина такие пятна не берет, а руками ему никто не стирает.

— Почему вы решили…

Ничего я не решала, — подумала Жанна, — неужели непонятно, что слова, как и все в этом мире, имеют несколько измерений? Слово обозначает то, что записано в словаре, но то же слово обладает эмоциональным смыслом, в словаре не записанным, и смыслом энергетическим, влияющим, смыслом удара, который может изменить человека. И есть еще иной смысл — как у энергии, как у движения, как у всего на свете, что мы считаем материальным и что на самом деле…

— Господи, — сказала она вслух. — Эдик, не надо так. Я повторяю за тобой, зачем…

— Что? — не понял Лисовский, и брови его изогнулись, будто два турецких ятагана, готовых отсечь голову неверному.

— Я не вам, — быстро сказала Жанна. — Просто с собой…

С собой? Не с собой она разговаривала — то есть, именно с собой и ни с кем больше, но тогда и со следователем ей нужно быть откровенной, потому что…

— Я спрашиваю вас, — терпение у Лисовского начало иссякать, ему не нравилось допрашивать женщин, они обычно даже на самые логичные доказательства реагируют странно, не так, как мужчины. Там, где мужчина под давлением улик давно признался бы, женщины как ни в чем не бывало выдумывают новую фантастическую историю и не смущаются от того, что с логикой в их версии событий не все в порядке. Жанна Романовна сначала показалась Лисовскому женщиной иной формации — самодостаточная, типичная современная бизнес-леди, с такими он тоже имел дело, логика у них странная, но все-таки приближенная к мужской — профессия заставляет меняться. Похоже, что жена Ресовцева сыграла главную роль в его странной гибели — не без помощи Терехова, конечно, но решала, по-видимому, она, а не этот тюфяк, готовый пользоваться результатами чужих трудов, но вряд ли способный что-то создать сам — будь то приличный роман или любовная связь, или, тем более, убийство мужа любовницы, представленное как самоубийство.