Жанна покачала головой, вспоминая.

— Он не опубликовал… Статья есть только в компьютере, файл называется «universe», Вселенная. Читали?

— Нет. Надо будет…

— Прочитайте, — решительно сказала Жанна и поднялась, отчего Лисовский показался ей при взгляде сверху пришибленным и замученным. Что-то у него шевелилось в сознании, это ясно, о чем-то он думал, пытался понять — не в преступлении, которое анализировал совершенно неправильно, а в самом себе.

Пришло это к нему неожиданно, беспричинный недуг, когда думаешь о чем-то, не понимая, и не представляешь, почему предметы, всегда занимавшие положенные им места, исчезают, а в неположенных местах появляются предметы, которых там не было и быть не могло. Пуговица, три дня висевшая на ниточке… Он специально не надевал эту рубашку, все забывал пришить злосчастную пуговицу.

О чем я, подумал Лисовский, почему эти мысли, перемешиваясь, как овощи в салате, лезут в голову, и все путается? Жанна Романовна Синицына смотрела на него сверху вниз, и он не только не мог сказать ни слова, но даже не мог сдержать и направить в какое-нибудь русло запутавшиеся мысли, среди которых неожиданно, будто вспыхнувший в ночи фонарик, появилась одна и смела остальные. О чем он думал минуту назад? О том, что Ресовцев был, несомненно, человеком особенным, и если сейчас найти файл с названием universe и прочитать статью, случится то, что представит все это дело в ином, правильном свете…

— Ну, — нетерпеливо сказала Жанна и пошла к компьютеру, стоявшему в бывшей комнате-кабинете мужа. Компьютер был выключен из сети, а энергетический кабель Лисовский вчера еще изъял, чтобы никто до окончания экспертизы компьютером пользоваться не мог и информацию не повредил. Сначала Лисовский не собирался изымать информацию — ему была не интересна научная хренотень, которой пичкал свои мозги погибший Ресовцев, теоретическая физика не имела к факту самоубийства никакого отношения, а обнаруженная интимная связь вдовы и писателя лишь укрепила следователя в сделанном выводе. Глупом выводе, ошибочном. Изъять кабель он решил на всякий случай — возможно, на жестком диске была информация, объяснявшая отношения Ресовцева с его женой, странные отношения, но, видимо, достаточно распространенные в нынешней научной среде — что он о ней знал, о среде этой, в конце-то концов?

Лисовский пошел следом за Жанной, голова у него раскалывалась, точнее, уже раскололась, и обе половинки воспринимали мир независимо друг от друга, левым глазом смотрело правое полушарие, правым — левое, и думали они тоже отдельно.

Если верить левому глазу, вдова Ресовцева направилась к аппарату, стоявшему напротив окна в кабинете, села в крутящееся кресло и обернулась, чтобы посмотреть — идет ли он следом.

А правый глаз показывал левому полушарию мозга, что Жанна Романовна вместо того, чтобы сесть за компьютер, опустилась на колени, выдвинула из ниши под столом металлическую коробку, не нашла энергетического кабеля и подняла на Лисовского вопросительный взгляд.

Что это? — подумал следователь. Одна женщина сидела в кресле и смотрела на него, будто не она, а он был подозреваемым в деле о гибели человека, а другая женщина — черт, почему другая, та же самая, конечно, хотя этого быть не могло! — стояла на коленях и смотрела, будто… Да точно так же и смотрела — будто она была следователем, а он подозреваемым.

— Провод, — сказали обе женщины. — Вы его забрали.

— Э… Да, — согласился Лисовский.

— Неважно, — сказали Жанны. — Это совершенно неважно.

Они поднялись с колен и с кресла, вошли друг в друга, будто им было не привыкать поступать так со своими телами, и, оглядевшись вокруг (Лисовский уже не мог воспринимать Жанну Романовну, как одно существо женского пола, теперь, что бы она ни делала, он видел в ней двух женщин, временно слившихся воедино, но обычно — наверно, тогда, когда никто не мог за ними следить, — существовавших раздельно, будто сиамские близнецы, или нет, почему сиамские, они ведь сросшимися должны быть, спинами, например, или макушками, а у Жанны Романовны срослись души, а не тела, но и тела тоже могли срастаться и даже врастать друг в друга, чему он только что был свидетелем), сняли с полки толстую книгу, на корешке которого Лисовский успел прочитать «Физическая энциклопедия, том 3», а буквы заметить не успел, Жанна Романовна подняла книгу над головой и швырнула в стену, том распахнулся в полете, страницы повисли и болтались, зрелище показалось Лисовскому невыносимо неприятным, и он на мгновение закрыл глаза, скорее просто мигнул, но за это время книга исчезла, была — и не стало, только воздух в комнате потеплел, пахнуло как из печки, не печки даже, а из огромного котла с ослепительно жаркой леткой.

Лисовский отпрянул и крикнул на обеих Жанн, чтобы прекратили глупые шутки и перестали нарушать последовательность следственных мероприятий. Впоследствии он, впрочем, не мог вспомнить, крикнул ли на самом деле или только хотел. Жанна теперь была одна, тело у нее было одно и душа тоже, это он почему-то воспринимал так ясно, будто знал, где именно в ее теле душа расположена, и как она воспринимала его, следователя Лисовского, пришедшего вовсе не для того, чтобы ему показывали фокусы, отвлекая от дела.

Жанна, между тем, села в кресло перед компьютером, как сидела полминуты назад, протянула руки к клавиатуре, и аппарат влючился сам, — это поразило Лисовского только в первый момент: как такое могло произойти, без кабеля, без электроэнергии, сам по себе, чушь, такого не бывает, цирковой номер, надо посмотреть, как она это устраивает… — на экране возникли не облака и не стандартная заставка «Окон», а лицо человека, объемное, глубокое и вечное, и, что сразу определил Лисовский каким-то органом чувств, ранее в его организме не задействованном, а сейчас вдруг включившимся, — человеком этим был он сам, и существовал он не в трехмерном объеме, а в более глубоком, чем три известных ему с детства, измерении.