Ибрагим сделал перекличку и велел стоять на страже. Он дал Омару свой пистолет и тяжело опустился. В этот момент я поймал его взгляд. Он был таким, как будто он вдруг встретился лицом к лицу с видением ада. Я стоял и смотрел на него, его поведение меня испугало. Он заметил это.

– Ты что уставился, Ишмаель?
– мягко спросил отец.

– У нас ведь здесь нет родственников, - ответил я.

– Но мы же все еще на своей земле. Сейчас здесь смятение из-за того, что началась настоящая война, но мы здесь среди своих людей.

– Отец, они же заперли перед нами свои двери.

– Нет, нет. Они напуганы. Евреи ведь сразу по ту сторону дороги. Ты увидишь. Пройдет день, и нас снабдят пищей и кровом. Сделают какой-нибудь лагерь.

– Ты уверен?

– Я ни разу никому не отказал в Табе. Это наши братья. Кроме того, Коран говорит, что мы должны заботиться друг о друге.

– Ты точно знаешь, что так говорит Коран?

Я как будто ударил его. Отец был поражен не только видом масс бегущих людей, но и отвратительным приемом, который мы получили в Рамле и Яффо, а теперь в Тулькарме. Традиция гостеприимства укоренилась в нас, и ни в ком она не была так глубока, как в моем отце. Мы без конца хвастали своим гостеприимством. Это была наша сущность, суть нашей культуры, нашей человечности. Защита гостя и забота о нем были частью нас.

– Иди спать, - сказал он.

– Да, отец.

Но никто из нас не спал, хотя мы больше не разговаривали. Когда наконец его глаза закрылись и он скользнул на землю между своими женами, я позволил себе задремать.

Сон мой становился тяжелым, глубоким и полным безобразных видений. Много раз я чувствовал, что лежу на земле в оливковой роще, но не мог даже двинуть пальцем. Уста-лость довела нас до полусмерти, опутала мое сознание кошмарами. Я понимал, что отец пережил один из самых ужасных моментов своей жизни, когда наше легендарное госте-приимство могло обратиться в миф. Это проникало ко мне через мрак, смешавшись со сценами изнасилования моей матери. И другие сны тоже были ужасны... хаджи Ибрагим уже больше не мог защищать нас и принимать за нас решения... О. ночь, ночь, ночь... Все, конец!

– Вон с нашей земли!

Нас вырубила из сна окружившая нас стая рычащих собак со своими вооруженными хозяевами, жестами они прогоняли нас. Отец первым вскочил на ноги, остальные жались к стене. Хаджи Ибрагим с презрением оглядел их.

– Вы не арабы, - рявкнул он.
– Вы даже не евреи. У вас задницы так близко ко ртам, что от вашего дыхания несет дерьмом. Ладно, мы уходим.

Чудом мы нашли то, что казалось последним деревом в Тулькарме, которое еще не было прибежищем для какой-нибудь семьи и не находилось на враждебной земле. Мы со-брались под ним и стали ждать, пока отец не придумает что-нибудь.

Кроме отцовского пистолета и кинжала, последние личные вещи сложили на одеяло вместе с теми деньгами, что дал нам Гидеон Аш, и немногими фунтами, оставшимися от отцовских дел с господином Бассамом. Мне позволили оставить часы Гидеона. Серьги, браслеты, самые сентиментальные, дорогие сердцу пустячки отправились на одеяло. Се-ребряная пряжка хаджи Ибрагима, перстень Камаля, несколько золотых изделий, которые скопила моя мать. Отец решил, что, продав это, мы смогли бы прожить еще несколько не-дель, а за это время он что-нибудь придумал бы. Отвечать на наши вопросы он не мог и не позволял их задавать.

Агарь послали в город на рынок за скудным завтраком из фиг, козьего сыра и чашки молока для ребенка Фатимы, поскольку на прошлой неделе молоко у нее пропало.

Отец остался стеречь женщин, а нам с братьями велел поискать и нанять комнату. В обычное время в таком месте, как Тулькарм, можно было найти комнату за один-два фун-та в месяц. Теперь же даже на окраинах фермеры просили пять фунтов за курятник или хлев, и цена повышалась по мере продвижения к центральной площади.

Все жались к мечети, где из громкоговорителя с минарета ревела военная музыка, каждые несколько минут прерываемая объявлениями.

"Арабский легион перешел Иордан!"

"Иракцы уже в Наблусе!"

"Египетские военно-воздушные силы бомбили Тель-Авив!"

"Сирийцы хлынули с Голанских высот в Северную Галилею!"

"Ливан сообщает об успехе на всей южной границе!"

Слухи о все новых победах мешались с пересудами. Каждое новое сообщение по громкоговорителю заканчивалось леденящими заявлениями о том, что будет с евреями. С одной стороны, мы с братьями были захвачены величием момента. С другой, нас трясло от голода, бездомности и полной неизвестности нашего положения. За полчаса стало ясно, что снять хоть какое-нибудь жилье - за пределами наших возможностей.

К четвертому дню наши трудности в Тулькарме усугубились. У нас было дерево, да-вавшее нам какой-то кров, и достаточно денег, чтобы удержаться на полшага от голода-ния. А дальше мы не представляли, куда идти и что делать. Правительственные чиновни-ки и агенты по оказанию помощи не показывались на глаза, и никто не слышал о каком-либо городе, где организована помощь. В этом положении хаджи Ибрагим казался бес-сильным, и это усиливало наши страхи.

Слухи витали как миллионы листьев, сорванных ветром с дерева, кружащихся и бес-цельно шуршащих. Дела наших армий выглядели очень хорошо. Даже всегда скептичный отец не мог не поддаться общей лихорадке. Он намекал, что, может быть, арабские вожди говорили правду, когда просили нас уехать, чтобы очистить место для армии. Наше дело - просто продержаться, пока не сможем вернуться в Табу.