— Черной? — удивился птипапий. — Не разъяснишь ли ты свои представления об этом?

— Если позволите, я прочту вам стихи о черной молитве.

— Я слышал о твоих порой дерзких стихах, вызывающих недовольство людей, стоящих выше тебя. Но если ты пришел с раскаянием, то произнеси и эти стихи.

Мартий упрямо, по-бычьи склонил выпуклый лоб и отчетливым голосом прочел:

Птипапий сокрушенно покачал головой:

— Знаешь ли ты, беспутный юноша, что за одни такие наивные деревенские стихи, отнюдь не принадлежащие признанному пииту, ты мог бы попасть в руки папийской «святой службы увещевания», где уготовлены все ужасы очистительных мучений, дабы облегчить тебе, уже безгрешному, переход в иной мир.

— Я никогда ничего не боялся, ваша святость, и не побоялся прочесть вам стихи, ибо верю, что всевышний печется о добре, а не о благах тех, кто с назойливым усердием молит о них.

— Я вижу, что видение, призвав тебя в монастырь, было предостерегающим, ибо лишь здесь ты спасешься от возможных преследований, если поведешь достойную жизнь, как и подобает в обители смирения.

— Могу ли я считать ваши слова благословением для пострижения моего в монахи?

— Чувствую, что ты отличаешься от других добреитов, приютившихся здесь. Прежде, чем дам тебе благословение, хочу ближе узнать тебя.

И настоятель провел длительную беседу с беспокойным юношей, принявшим столь несвойственное ему решение.

И чем дольше говорил настоятель с ним, тем больше убеждался в недюжинности его ума, нежданной начитанности и смелости суждений, которые вполне могут толкнуть юношу в лапы службы «увещевания».

Пифию хотелось и спасти способного молодого человека, и вместе с тем обрести в нем умного помощника в делах, выходящих за рамки монастырского отречения, принося пользу мирянам. И он дал согласие на его пострижение.

Пифию предстояла поездка в Орлан, к которому приближались тритцанские завоеватели во главе со своим предводителем, провозгласившим себя королем Френдляндии Дордием IV, хотя истинный престолонаследник Кардий VII, сын покойного короля, находился в Орлане, и птипапий должен был встретиться с ним, хотя тот, по слухам, предавался пирам и любовным утехам.

Папийская религия обладала древней традицией отпускать новообращенного монаха к родным и близким для прощального кутежа. Село Мартия Лютого было на дороге к Орлану. Если после пострижения Мартия Лютого отпустить в село, можно заехать за ним по пути в Орлан, благо карета прелата беспрепятственно пропускалась обеими враждующими сторонами.

Пифий объявил Мартию о своем решении, и тот, опустившись на колени, принял благословение.

Предстоящему путешествию в Орлан с птипапием он был по-юношески рад, тем более что оно состоится после прощального пира в селе.

Длинный, из нескольких частей стол был вынесен во двор, и около него собрались многие жители села.

Мартий Лютый в новенькой сермяжной сутане поведал родным и близким, почему решил посвятить свою жизнь служению Добру и пошел в монастырь, где в тиши и молениях всевышнему надеется принести людям наибольшую пользу.

Речь свою отрешившийся от мирских сует инок произносил с кружкой пенящейся веселухи в руке.

Внезапный шум заглушил одобрительные голоса гостей, тоже отведавших питья.

По улице скакали конные воины на вывезенных с далекого материка свирепо храпящих лошадях. Всадники в темных панцирях с криками размахивали обнаженными мечами.

— Тритцы! — послышались возгласы ужаса.

Только что сидевшие за прощальным столом гости бросились врассыпную.

Во двор старосты влетел бравый, заросший рыжей бородой всадник в надвинутом на глаза черном шлеме и развевающемся кроваво-красном плаще, накинутом поверх лат. Его вороной конь, повинуясь седоку, вскочил передними копытами на стол, круша блюда с яствами и разливая пенящейся лужей веселуху.

— Хозяина сюда! — грозно крикнул бородатый всадник с близко посаженными яростными глазами и всадил меч в дерево стола так, что осколки посуды разлетелись искрами.

Его черненые доспехи зловеще отражали словно померкнувшие лучи солнца.

Отец Мартия, степенный Гарий Лютый, вместе с сыном оставшийся сидеть за столом, грузно поднялся с места.

— Чем староста селения может служить почтенному рыцарю? — спросил он, низко кланяясь.

— Не просто рыцарю, дурак, а королю Френдляндии должен ты служить, Дордию IV, вколоти это себе в свою безмозглую башку. И давай вытаскивай во двор незаконно пожалованное тебе золото и свое добро поценнее, которое ты небось припрятал для слабоумного Кардия, осмелившегося претендовать на занятый мною престол!