Шрифт:
Тук! Тук! Тук!
Она вздрогнула, словно ее чем-то ударили.
Тук!
Она хотела было закричать, но не смогла.
Она вдруг почувствовала, что ее руки сжались в кулаки вместе со сбитыми и мокрыми от пота простынями.
Тук!
Она прекратила вспоминать, кто она.
«Может быть, мне лучше и не знать», — подумала она.
Ее сердцебиение постепенно пришло в норму, и ей на конец удалось глубоко вдохнуть. Живот отпустило.
Стук стих.
Через некоторое время она посмотрела в окно. В беспокойном небе летела стая больших черных птиц.
«Что со мной будет?» — спрашивала она себя.
Несмотря на то, что ее пришла проведать медсестра, а затем к ней присоединился доктор, девочка ощущала крайне тягостное одиночество.
5
На кухне у Грейс стоял аромат кофе и теплого фруктового пирога. Струившийся по окну дождь скрывал вид розового сада, раскинувшегося позади дома.
— Я никогда раньше не верила ни в ясновидение, ни в предчувствия.
— Я тоже, — согласилась Грейс. — А теперь и не знаю, что сказать. Я видела два кошмарных сна, где ты была в опасности, и я тут же узнаю, что ты дважды чудом уцелела, словно у тебя все и шло по этому сценарию.
Они сидели за столиком возле кухонного окна. Одежда Кэрол сушилась, и на ней были один из халатов Грейс и ее домашние шлепанцы.
— Уцелеть мне довелось лишь однажды, — ответила она Грейс. — Я имею в виду молнию. Вот тогда действительно небо с овчинку показалось. Но сегодня утром в опасности оказалась не я — это девочка чуть не погибла.
Грейс покачала головой.
— Нет. Ты тоже едва уцелела. Разве ты не говорила мне, что тебя вынесло на встречную полосу, когда ты затормозила, чтобы не наехать на девочку? По твоим словам, «Кадиллак» прошел чуть ли не в дюйме от тебя. А если бы он врезался? Если бы этот «Кадиллак» наехал на твой крошечный «Фольксваген», то у тебя наверняка была бы не одна царапина.
— Об этом я как-то не подумала, — нахмурившись, пробормотала Кэрол.
— Тебя так взволновало состояние этой девочки, что ты даже забыла про себя.
Откусив кусочек пирога, Кэрол запила его кофе.
— Не тебе одной снятся кошмары. — С этими словами она поведала ей о своем сне: об отрезанных головах, об исчезавших позади нее домах, о мерцавшем свете и серебристых отблесках какого-то предмета.
Взяв свою кофейную чашечку двумя руками и склонившись над столом, Грейс задумалась. В ее голубых глазах была тревога.
— Действительно дурной сон. Ну и что ты о нем думаешь?
— Я не считаю его пророческим.
— Почему же? Мой, похоже, оказался именно таким.
— Да, но не следует же из этого, что мы с тобой обе становимся предсказательницами. Кроме того, в моем сне было слишком много нереального. Слишком уж он какой-то безумный, чтобы воспринимать его всерьез. Эти неожиданно ожившие отрезанные головы — уж такого-то, я думаю, как-нибудь удастся миновать.
— Если он пророческий, то его вовсе не обязательно следует воспринимать буквально. На мой взгляд, в нем может быть какой-то символический смысл, предостережение.
— Какое?
— Я не берусь его толковать. Но серьезно думаю, что тебе некоторое время следует быть крайне осторожной. О Боже, кажется, я становлюсь похожей на полоумную цыганку-гадалку типа Марии Успенской из тех старых фильмов ужасов тридцатых годов, однако я по-прежнему считаю, что тебе не стоит пренебрегать всем тем, что ты увидела в своем сне. Особенно после того, что уже произошло.
После обеда, брызнув жидкого мыла в раковину с грязной посудой, Грейс спросила:
— А как ваши дела с усыновлением ребенка? Все идет хорошо?
Кэрол замялась. Грейс взглянула на нее.
— Что-нибудь не так?
Снимая с крючка полотенце для посуды и разворачивая его, Кэрол сказала:
— Да нет. В общем-то, нет. О'Брайен говорит, наше заявление будет рассмотрено положительно. По его словам, нет никаких сомнений.
— Но тебя это все-таки беспокоит.
— Немного, — призналась Кэрол.
— Почему?
— Не знаю. Просто... у меня такое чувство...
— Какое чувство?
— Что ничего не получится.
— Но почему?
— Никак не могу отделаться от мысли, что кто-то пытается помешать нам усыновить ребенка.
— Кто?
Кэрол пожала плечами.
— О'Брайен? — спросила Грейс.
— Нет-нет. Он на нашей стороне.
— Кто-то из рекомендательной комиссии?
— Я не знаю. У меня нет никаких конкретных доказательств проявления недоброжелательности по отношению ко мне или к Полу. Я не могу ни на кого показать пальцем.