Шрифт:
Беляев рассмеялся и побежал на кухню за гусем. Лиза тоже непринужденно засмеялась, как будто увидела скелет Беляева, убежавшего без него на кухню. Она встала, подошла к письменному столу и полистала книгу, не вглядываясь в строчки. Книга была старая и в ней было много страниц, а переплет был кожаный, или под кожу, с глубоким тиснением. Затем обвела взглядом книжные полки. Она протянула руку и пальцем с длинным алым ногтем провела по корешкам, как по зубьям расчески. И отошла, заложив руки за спину. Затем приблизилась к столу, взялась за края скатерти распахнутыми руками, дунула на нее и встряхнула.
Беляев внес пышущего на большом блюде гуся.
– Ой!
– воскликнула Лиза.
– Какая прелесть!
– Для тебя старался.
– Не ври!
– Какой резон мне врать? Старался для тебя. Когда покупал этого гуся, то думал о тебе. Думаю, куплю гуся и приглашу Лизу. Зажарю его в духовке и приглашу, - посмеиваясь, говорил Беляев.
– Нет, правда?
– Правда.
Лиза захлопала в ладоши.
– У меня дело к тебе есть, - сказал вдруг Беляев.
– Какое?
– Давай распишемся!
– Шутишь?
– Пришла она в себя.
– Нет, говорю серьезно.
Они накрывали на стол, потом сели за него.
– Шутишь?
– пришла она в себя.
– Нет, говорю серьезно.
Они накрывали на стол, потом сели за него.
– Ты хочешь сказать, что мы будем мужем и женой?
– спросила она.
– Разумеется.
Выпили по рюмке коньяка, проводив старый год. Некоторое время просидели в тишине, позвякивая вилками о тарелки.
Вдруг Беляев взглянул на часы, сорвался с места, достал из холодильника шампанское и начал скручивать с него проволочку, срывая попутно серебристую фольгу. Раздался глухой шлепок, пробка полетела к елке, брызнула пена и газированная светло-янтарная жидкость наполнила два хрустальных фужера. Все так знакомо, и все так ново!
– С Новым годом!
– воскликнул он и подмигнул Лизе.
– С Новым счастьем!
– отозвалась она, розовея. Видно было, что ей крайне льстило и это приглашение, и, главным образом, предложение о законном браке.
– Ты много читаешь?
– спросила она.
– Достаточно.
– Все подряд?
– Практически. В самом чтении нет никакого смысла, есть лишь увлекающий в иной мир процесс...
– Разве могут книги быть без смысла?
– Могут. Все книги без смысла. Но многие из них увлекают процессом, читаешь, читаешь и зачитываешься, потом бросишь и забудешь.
– Да, я тоже плохо помню содержание книг.
– Не стоит этим себя утруждать. Забывчивость присуща человеку. Но чем меньше напрягаешься, тем легче запоминаешь. Но помнишь до поры до времени. А потом - затмение.
Они немного помолчали, затем Лиза сказала:
– Верка родила второго ребенка!
– Она давно замужем?
– Давно. Отличная девчонка, жаль Пожаров не разглядел ее.
– А я тебя?
Лиза опустила глаза в тарелку.
– А девочку она назвала Варей.
– Хорошее имя... Ты работаешь?
– Да. В одной воинской части.
Беляев округлил глаза.
– И там - казарма, солдаты? Танки-пулеметы?
– Нет, что ты, - улыбнулась Лиза.
– Институт один.
– И что же ты там делаешь?
– Начальник участка оперативной полиграфии, - чуть-чуть гордо сказала Лиза, отпила из рюмки глоточек коньяку и взяла лимон.
– Ксероксы?
– Есть ротапринты, есть и ксероксы... Книжки по вязанию делаю в свободное время... Разные выкройки. Подруги просят.
– Ты вяжешь?
– Научилась. Но не очень люблю. А вообще, успокаивает.
– Все женщины вяжущие так говорят. Семечки тоже, говорят, успокаивают. Грызешь, плюешь шелуху на пол и успокаиваешься.
– Ну и сравнение у тебя.
– А что?
– Кто же сейчас грызет семечки?
– Я не грызу.
– И я!
Оба рассмеялись. Беляев встал, зашел к Лизе со спины и обнял ее. Она вздрогнула и закрыла глаза. Он склонился и нашел ее губы.
– Какой у тебя сладкий рот!
– сказал он. Лиза засмеялась звонко и тоже встала.
– Как хорошо!
– мечтательно сказала, часто дыша, Лиза.
– Как я люблю Новый год, снег, мороз!
– И я люблю.
– Поцелуй меня, - сказала она и вновь закрыла глаза.
Он взял ее голову в свои ладони и поцеловал бережно, как ребенка. В ее присутствии он принадлежал себе как бы наполовину. Находясь в одиночестве, он полностью уходил, погружался в себя, спадало нервное напряжение, которое постоянно в нем возникало, когда рядом с ним находился кто-то, пусть даже мать. Он понимал, что в одиночестве та энергия, которая уходила на оборону себя от окружающих, полностью переключалась на внутреннюю работу, а физиологически он расслаблялся.