Поскольку оружие в арсенале имелось в избытке, Голомазов с Кийском провели серию опытов, которые должны были подтвердить либо опровергнуть теорию Леру относительно того, что долговечность любого автоматического устройства в условиях иллюзорной реальности багрового мира напрямую зависит от отношения к нему владельца. Результаты оказались обескураживающими: все попытки научить десантников «любить» свое оружие закончились безрезультатно. Вернее, результат каждый раз был одним и тем же: стоило солдату с оружием в руках покинуть пределы зоны стабильности станции, как спустя какое-то время его трассер выходил из строя. Время варьировалось не только в зависимости от того, в чьих руках находился трассер, но и от настроения солдата. Абсолютный рекорд, в течение которого оружие оставалось в рабочем состоянии, принадлежал самому Голомазову. Однако составлял этот рекорд всего сорок две минуты, что было катастрофически мало. К тому времени, когда группа, возглавляемая Стайн, доберется до места назначения, оружие подчиненных Голомазова, скорее всего, придет в полную негодность. И если возле казарменного корпуса начнется стрельба, то ответить им будет нечем.

Кийск и сам не мог понять, почему он все время словно запрограммирован на ожидание чего-то нехорошего. Если как следует все взвесить, поездка в поселок людей-ящеров обещала быть куда интереснее, чем рандеву с полковником Глантом. Так почему же он не мог спокойно заниматься своим делом? Почему в голову настойчиво лезла мысль о том, что добром все это не кончится?

Некоторую ясность в понимание Кийском собственных проблем внес разговор с Леру.

Как-то раз, когда они с Кийском экспериментировали за пределами станции с различными материалами, которые, как им казалось, могли обеспечить сохранность аппаратуры, необходимой для работы в поселке людей-ящеров, философ изрек глубокомысленно:

– Скажу только вам, по секрету, Иво, – прижав ладонь к пояснице, Леру с трудом выпрямил натруженную спину, – этот мир вводит меня в депрессивное состояние. Сам не могу понять, в чем тут причина, только временами мне хочется все бросить, запереться в своей комнате, лечь на кровать и, накрывшись с головой одеялом, отвернуться к стене. И чтобы меня больше никто не тревожил. Пусть все забудут о моем существовании. Пусть думают, что я умер, – Леру невесело улыбнулся и посмотрел на Кийска. – Должно быть, считаете меня старым маразматиком?

– Может быть, и счел бы, если бы и сам порою не испытывал то же самое, – ответил Кийск.

– Вы это серьезно? – с любопытством, но недоверчиво посмотрел на Кийска Леру.

– Абсолютно серьезно, – заверил философа Кийск. – Постоянно жду, что случится что-то непоправимое.

– Надо же… – Леру озадаченно потер пальцами кончик носа. – А я-то думал, что это происходит только со мной. Я ведь, признаться, не привык путешествовать по планетам, у которых даже нет названия.

– Глядя на то, как уверенно вы держитесь, этого не скажешь, – с улыбкой заметил Кийск.

– Да бросьте вы, Иво, – Леру улыбнулся польщенно. – Я кабинетный ученый. Принять участие в экспедиции на РХ-183 я согласился только после того, как прочитал ваш отчет.

– Чем же он вас так заинтересовал? – искренне удивился Кийск.

Отчет, который он составил по требованию представителей Совета безопасности, содержал только сухую информацию и скрупулезное, едва ли не поминутное описание всего, что произошло с первой экспедицией. Никаких эмоций, никаких предположений или собственных выводов – ничего, что, по мнению Кийска, могло бы вызвать интерес у такого человека, как Нестор Леру.

– Тем, что вы в нем даже не пытаетесь объяснить суть того удивительного феномена, который вы назвали Лабиринтом, – ответил на вопрос Кийска Леру.

– Было бы странно, если бы я попытался это сделать, – саркастически усмехнулся Кийск. – Я даже от вас ни разу не слышал ни одной гипотезы по поводу того, что представляет собой Лабиринт. Если честно, то не верится, что у вас ее нет.

– Гипотеза, конечно же, есть, – улыбнулся Леру. – И даже не одна, а несколько. Но ни одну из них я не считаю достаточно убедительной для того, чтобы можно было поделиться ею с кем-то другим. Пока это нечто, напоминающее питательный бульон, на котором со временем, быть может, вырастет что-то действительно стоящее. Хотя с такой же вероятностью он может просто зарасти плесенью.

– Вам, как всегда, не хватает фактов?

– Не столько фактов – хотя и их, конечно же, катастрофически мало, – сколько личных впечатлений. Видите ли, Иво, моя работа по большей части протекает на интуитивном уровне. А как я могу представить себе Лабиринт, если ни разу даже не видел его?

– Вы ни разу не спускались в Лабиринт? – удивленно вскинул брови Кийск.

– Увы, – с сожалением развел руками Леру. – Господин Майский полагал, что аналитику для того, чтобы делать свою работу, достаточно знакомиться с ежедневными отчетами, предоставляемыми в его распоряжение исследовательской группой. Ну а просто любопытствующих, как вам известно, полковник Глант и близко не подпускал к входу в Лабиринт.

– Искренне сочувствую вам, Нестор, – покачал головой Кийск. – Находиться рядом с входом в Лабиринт и ни разу даже не заглянуть в него – тут есть о чем пожалеть.

Леру как-то не совсем обычно посмотрел на Кийска.

– Я полагал, что Лабиринт внушает вам страх, – осторожно произнес он.

– Верно, – кивнул Кийск. – Страх и восторг одновременно. Страх – потому что я не могу постичь это удивительное творение чуждого разума. Ради чего был создан Лабиринт? Кем были его неведомые создатели? Чего ради было затеяно ими строительство этого циклопического сооружения, охватывающего собой всю Вселенную? Быть может, Лабиринт – это первопричина всего сущего, без чего и лист с дерева по осени не упадет? Хотя с такой же степенью вероятности можно предположить, что Лабиринт был создан ради забавы. – Кийск криво усмехнулся: – Представляете себе, Нестор: игровой автомат размером со Вселенную… А может быть, и в самом деле наша Вселенная – это всего лишь игровая площадка для неких внешних сил, масштабы которых мы не можем не только осмыслить, но даже просто вообразить? – с беспомощным видом Кийск развел руками. – Не знаю! Не могу понять!